Страница 25 из 95
Эпилептоиды, с их неприветливым отношением к большинству людей, чаще мрачноваты, несловоохотливы. По-настоящему они раскрываются в ситуациях, насыщенных агрессией, угрозой для жизни и здоровья (силовое противоборство, экстремальный спорт, сражение).
Создаётся впечатление, что именно тогда они живут по-настоящему, в полную силу.
Поведенческие особенности эпилептоидного радикала. Вспоминается детство. Пионерский лагерь на берегу Чёрного моря. В комнате жилого корпуса обитает дружная компания: четыре мальчика, каждому по двенадцать лет. Один из нас (кажется, его звали Игорь) – мальчик внешне спортивный, собранный, аккуратный – получил как-то из дома посылку. Он приехал в лагерь из сравнительно близкого к морю Краснодара, поэтому посылка дошла быстро. Нам – москвичам – родители ничего не присылали. Это было не принято. А так хотелось! Посылка была доверху набита разными вкусностями: конфетами, печеньем. Игорь высыпал её содержимое на кровать. Мы уже были готовы наброситься на эту гору сластей, как саранча, но воспитание заставляло молча ждать, пока хозяин посылки не предложит нам угоститься.
Между тем Игорь не спешил. Он, на глазах у нас – своих товарищей, стал пересчитывать и сортировать конфетки: карамельки к карамелькам, шоколадки к шоколадкам. Так же он обошёлся и с печеньем. Минут через десять на кровати, вместо прежней горы, сформировались аккуратные кондитерские горки на некотором расстоянии одна от другой. Игорь вооружился карандашом, взял листок бумаги, поколдовал над ним и… стал очень серьёзным.
«Пацаны», – сказал он, – «здесь девяносто шоколадных конфет, сто двадцать карамелек и сто двадцать штук печенья. До конца смены нам осталось пятнадцать дней. Нас четверо. Значит, в день мы можем съедать каждый по полторы шоколадных конфеты, по две карамельки и по два печенья. Правильно?» Мы остолбенели. Хотелось закричать: «Нет, неправильно! Давай сметём всё сразу!» Но Игорь смотрел на нас спокойно и неумолимо. Его взгляд был красноречив: «По-другому нельзя, ребята. По-другому нам не хватит».
И мы были вынуждены согласиться. И съедали ровно по три с половиной конфетки и по два печенья в день с пугающей регулярностью. Даже тогда, когда от голода (несмотря на приличную кормёжку, есть хотелось постоянно) мы, казалось, готовы были на стену полезть или с кулаками – на Игоря. От расправы над товарищем и от разграбления посылки нас удерживало, пожалуй, чувство невольного уважения к этому человеку – ещё маленькому, но уже такому стойкому и справедливому. Он ведь тоже был не из железа сделан. Ему не меньше нашего хотелось есть. Но он ни разу не съел присланных ему сластей больше, чем мы.
Где он сейчас, этот Игорь? Надеюсь, в жизни у него всё сложилось хорошо.
Не менее интересно, как сложилась жизнь у тех, кого судьба соединила с Игорем – по работе, в семейных отношениях, в соседстве. Потому что в описанном выше поступке этого человека весьма ярко проявился эпилептоидный радикал.
Да, это радикал аккуратистов, организаторов, распределителей ресурсов, моралистов, а также тех, кому человека убить, что спичку сломать. Однако не будем драматизировать ситуацию. Хотя, как не драматизировать, если она такая и есть.
Эпилептоидный радикал и восхищает, и пугает одновременно. Парадоксально, но это, по возможным социальным последствиям, и самый созидательный, и самый разрушительный радикал из всех, присутствующих в характере человека.
Сложно рассказать обо всех качествах поведения, формирующих эпилептоидную тенденцию, – настолько они многообразны. Но и упустить ничего нельзя – так все они значимы для социальной адаптации. Придётся пойти эпилептоидным путём и осуществить рабочую классификацию черт характера, произрастающих из этого радикала.
Вначале назовём три главных его «ветви»: 1) мизантропия (неприязнь к людям); 2) организаторские способности; 3) дотошное внимание к деталям, к мелочам (во всех смыслах).
Эти «ветви» дают многочисленные «побеги», переплетающиеся, взаимовлияющие, создающие сплошные суровые и жёсткие «заросли» эпилептоидности. И всё это произрастает, повторим, из одних и тех же внутренних условий психики.
Тугоподвижность и сравнительно невысокая энергетика нервной системы эпилептоидов приводят к потере темпа обработки информации. Это нам уже известно.
В грубом приближении (попробуем нарисовать некий образ!) происходит следующее: в органически изменённых (или «медленных» от природы) нейронах накапливается, застаивается возбуждение от необработанных информационных потоков.
Информация всё прибывает и прибывает, возбуждение разрастается, захватывает соседние участки мозга и, не находя адекватного выхода (не получая разрядки посредством мышечного или интеллектуального действия), перерастает в раздражение. В свою очередь, раздражение, достигая своего пика, прорывает заслон самоконтроля, резко вырывается наружу, проявляясь на поведенческом уровне вспышкой агрессии (физической и/или словесной).
Отметим, что эта череда причин и следствий: перегрузка мозга информацией – застой возбуждения – раздражение – агрессия не зависит от воли, желания человека, наделённого эпилептоидным радикалом. Она непосредственно не зависит и от каких-то конкретных внешних обстоятельств, поскольку предопределена описанными выше особенностями нервной системы.
Внешние события играют в этих случаях роль повода, а люди, задействованные в них, – мишени, подвернувшейся под руку стрелку, у которого палец уже давно напряжённо застыл на спусковом крючке.
Немотивированные вспышки агрессии, управлять которыми эпилептоид не может, чем-то напоминают столь же немотивированные приступы мышечных судорог у больных эпилепсией. Отсюда, кстати, и сходство в названиях.
Легко представить, какого рода поведенческая установка, какой взгляд на мир, на окружающих формируется в рамках этой тенденции. Ведь источником раздражающих, доводящих эпилептоида до приступов головной боли и страха информационных потоков являются, в первую очередь, люди.
Это и есть тот источник опасности, который эпилептоиду необходимо подавить как можно раньше, пока он не разросся до неконтролируемых размеров, не реализовал свой разрушительный потенциал.
Людей, которых, используя различные рычаги управления (власть, деньги, моральный прессинг), можно принудить подчиниться правилам и призвать к порядку, эпилептоид ещё готов принять, вытерпеть. Но многих и многих остальных – на улицах города, в вагоне метро, в автобусе, троллейбусе и трамвае, в магазине и на пляже – он просто не в силах заставить жить по регламенту: не шуметь, не галдеть, не слоняться без цели, не совершать непредсказуемых и неоправданных действий.
Эпилептоид честно пытается это сделать. Заходя в трамвай, он, повинуясь своей природе, начинает распоряжаться: «Вы, молодой человек, встаньте, уступите место бабушке. Бабуля, вы сядьте. Товарищ, почему у вас собака без намордника? Граждане, проходите вперёд, не толпитесь…». Но успехом это редко заканчивается. Какой-нибудь гипертим – шутки ради – сталкивает его с трамвайной подножки и плюёт ему на шляпу. И раздосадованный эпилептоид влачится домой, проклиная человечество, призывая ему на голову всевозможные кары небесные и готовясь разрядиться на домочадцах.
Вот отчего эпилептоид – мизантроп, человеконенавистник. Чувство глубокой неприязни к людям пропитывает всю его жизненную философию, предопределяет выбор профессии, вообще, формирует его отношение ко всему, что происходит вокруг.