Страница 27 из 95
Они мало верят в возможность социальной реабилитации споткнувшегося, ослабевшего человека. Они спешат осудить, навесить негативный ярлык.
Эпилептоиды отыскивают среди окружающих «слабаков» – несчастных, неадаптированных людей и травят их, как охотники собаками травят зайца. Единственным спасением от подобной травли становится полное подчинение воле эпилептоида, безоговорочная капитуляция перед ним того, кого он признал «слабым». В этом случае эпилептоид даже может взять «слабака» под своё покровительство – помогать ему, защищать от других, но уже как свою собственность, лишённую права голоса. «Ты мне обязан тем, что вообще живёшь. Хочу – буду тебя кормить, хочу – самого с кашей съем», – не устаёт напоминать эпилептоид, кто есть кто на его территории.
Интересно, что эпилептоиды, не уважая людей, отказывая им в нравственности, в стремлении к светлому и высокому, великолепно понимают и используют силу морали. Нравственность – это представление людей об идеале человеческих отношений. Её главнейшая заповедь, на разных языках вошедшая в разные священные книги: «Возлюби ближнего, как самого себя». С этим эпилептоиду искренне трудно согласиться.
Мораль же – это свод правил поведения, одобряемых обществом. «Правила» – хорошее слово для эпилептоида, полезное понятие. Поэтому он досконально знает все бытующие нормы морали и следит, чтобы их соблюдали окружающие.
Мораль используется эпилептоидом для устрашения и подчинения себе остальных. Нравственное начало в ней выхолащивается. В этом заключается широко известное эпилептоидное ханжество.
Если мораль, как средство управления людьми, не удовлетворяет эпилептоида, не позволяет ему достичь цели во всей осязаемой полноте, то он всегда готов зайти с другой стороны – деморализовать человека, девальвировать его самооценку, унизить в глазах окружающих.
В замечательном фильме Георгия Данелии «Слёзы капали» (1983 г.) главный герой, его играет Е.П. Леонов, придя домой и застав жену у зеркала, в нарядном костюме, с тюбиком помады в руке, презрительно бросает ей: «Кого ты хочешь привлечь, кикимора?» Женщина каменеет от обиды, роняет губную помаду, заливается слезами и… остаётся дома, отказываясь от прежнего намерения встретиться с интересным для неё человеком.
Весьма правдоподобная и частая в семьях эпилептоидов сцена. Всегда в таких ситуациях хочется спросить: «Что, муж-эпилептоид на самом деле воспринимает свою жену как кикимору?» Нет, разумеется. Наоборот, он ценит её и дорожит отношениями с ней. Но, чтобы лишить человека права на поступок, который будет трудно проконтролировать, эпилептоид намеренно отыскивает в своём словаре самые мерзкие эпитеты и, ни секунды не сомневаясь, адресует их тому, кто рядом.
Оскорблённая жена после этого останется дома, муж, которому постоянно внушают представление о его половом бессилии, и не взглянет в сторону другой женщины, ребёнок, чья естественная неопытность и житейская неискушённость подвергается грубому осмеянию, не рискнёт привести в дом «незапланированного» родителями друга…
Психическая атака другого киногероя – Семёна Семёновича Горбункова («Бриллиантовая рука» Леонида Гайдая, 1969 г.) – на собственную жену: «Ты, жена моя, мать моих детей! Как ты могла подумать такое?!» содержит признаки и апелляции к традиционной морали (жена обязана уважать мужа), и попытки деморализовать супругу (ты глупа, если не можешь дать моему поведению наиболее вероятную оценку, а оперируешь домыслами).
И, заметьте, эта тактика быстро приводит Семёна Семёновича к желаемому результату: пристыженная жена начинает хлопотать над ним, уже не зная, как ему угодить. Убеждая себя и других в правоте и справедливости собственных негативных оценок людей, эпилептоиды часто, с особым удовольствием, отмечают чужие промахи, недостатки.
Если таковых не оказывается, эпилептоиды их вполне способны сочинить сами (т. н. «эпилептоидная псевдология»). Они любят сплетни (и порождать, и выслушивать), не гнушаются клеветой.
Мне был знаком работник отдела кадров одного предприятия. В его компетенцию входило собеседование с кандидатами при приёме на работу. Не было случая, чтобы он дал кому-нибудь положительную оценку, с особым пристрастием выявляя слабости претендента. И даже если не мог обнаружить ничего в этом смысле существенного, всё равно выносил обвинительный вердикт: «Может, он и неплохой специалист, но по-человечески – негодяй! Подождите, он себя ещё покажет с этой стороны».
Дошло до того, что с этим кадровиком перестали считаться, и принимали людей на работу вопреки его мнению. Но он не сдавался, и если у нового работника происходил какой-то срыв, то с жестокой радостью констатировал: «Ну, что я вам говорил? Дождались!» Если же ничего неприятного не наблюдалось, адаптация новичка к рабочему месту, к коллективу проходила успешно, кадровик всё равно не мог успокоиться: «Время ещё не пришло». И при любом удобном случае говорил о человеке гадости, пытаясь спровоцировать его на скандал или, как минимум, ополчить против него других сотрудников. Типично эпилептоидный подход к делу. В каком-то отношении – беспроигрышный. От потенциальной оплошности не избавлен никто, и эпилептоид всегда имеет шанс подчеркнуть свою прозорливость.
Эпилептоиды проявляют также физическую смелость[35]. Между этим качеством радикала и остальными, прежде всего – мизантропией, есть очевидная логическая связь.
Ведь что такое «смелость», как не глубокое презрение к человеческой личности, не готовность стереть с лица земли любого, не исключая самого себя, будь на то хоть малейший повод?
Выше я упоминал, что эпилептоиды раскрываются, эмоционально расковываются именно в экстремальных, опасных для жизни ситуациях. Эта тема должна быть обсуждена теперь более детально, чтобы объяснить кажущееся противоречие: упорядоченные эпилептоиды и вдруг – рискуют жизнью; стремящиеся управлять ситуацией отдают себя во власть случая. Как это понимать? У этого феномена по меньшей мере два логичных объяснения.
Первое: эпилептоиды, хоть и стараются избавить себя от информационных перегрузок, всё же не справляются с этой задачей – слишком много вокруг них неуправляемых ими социальных процессов. Поэтому они почти всегда находятся в информационном стрессе. Посмотрите на улицы и дороги большого города накануне уикенда: толпы эпилептоидов, «пеших и конных», устремляются в пригороды, а то и куда подальше, чтобы хотя бы два дня в неделю пожить в атмосфере информационного безмолвия.
Что для эпилептоида огородная грядка, поплавок на озёрной глади, рубка дров и непромышленный сбор ягод, как не возможность упростить до примитива технологию труда, избавить себя от отупляющих и раздражающих сложностей повседневной жизни.
Но не всем везёт, не все могут переключиться на огурчики, клубнику и плотву. Более вязкие, более загруженные лишней информацией, чем остальные, не довольствуются простым переходом от сложного умственного труда к примитивному физическому. Им нужен «экстрим». Им необходимо взобраться повыше и сигануть оттуда в бездну, долго не раскрывая над собой парашюта. Тогда ещё, глядишь, ненадолго отпустит, уйдёт противная головная боль, хандра и сводящая скулы скука.
Примером подобной цепи эмоционально-поведенческих реакций (информационная атака, с которой нет возможности справиться интеллектуально – тревожное напряжение – экстремальное поведение) может служить эпизод из популярного кинофильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы» (1975 г.).
Один из героев картины, Ипполит, в жизнь которого, в его отношения с любимой женщиной непрошено ворвался «московский гость» Лукашин, раздражается до бешенства, садиться в автомобиль и гоняет по ночному Ленинграду, по замерзшей Неве до тех пор, пока не наступает эмоциональная разрядка. Затем Ипполит успокаивается почти до апатии, до эмоционального отупения. Так рискованное поведение избавляет эпилептоида от «воспаления мозга».