Страница 21 из 60
Парень, которого Синдзо тренирует, догоняет нас бегом.
— Куда мы едем?
Прежде чем ответить, я проверяю свой мобильный телефон. Дядя только что прислал мне сообщение. Я напрягаюсь, встревоженный.
— Возвращаемся домой.
Как бы я ни старался скрыть, что-то, видимо, просочилось в мой тон, потому что парень смотрит на меня в замешательстве.
— Что-то случилось?
Встречаюсь взглядом с Синдзо в зеркале заднего вида.
— Мой двоюродный брат вернулся в Сиэтл.
Больше мне ничего не нужно говорить. Он встраивается в транспортный поток и направляется к месту назначения так быстро, как только может.
***
Перед дверью в поместье дяди стоят двое мужчин. Я никогда их не видел. Мне кажется маловероятным, что Оябун позволил иностранцам войти в дом, но в то же время не считаю возможным, чтобы они вошли сюда силой.
Сразу, как припарковался, Синдзо кладёт руку на пистолет. Уверенный, что могу найти в нём союзника, я решаюсь выйти из машины. Один из двух мужчин подходит ко мне. Он сдвигает куртку настолько, чтобы показать мне приклад пистолета.
— Если хочешь войти, тебе придётся оставить оружие снаружи.
Я едва шевелю пальцами, готовясь отреагировать.
— Это мой дом.
Мужчина делает очередной шаг вперёд.
— У меня есть приказ, который я должен выполнить.
— Чей приказ?
Прежде чем успевает ответить, на пороге появляется силуэт Оябуна. Я тут же опускаюсь на колени, выказывая уважение, которого он заслуживает. Мужчина, который только что говорил со мной, не делает того же. Он стоит, спина прямая, руки на бёдрах. Я касаюсь ножа, что закреплён у меня на лодыжке.
Жду кивка. Приказа.
Если Оябун захочет, я могу уложить наёмника на землю и обездвижить. Могу убить его быстро или заставить страдать. Я могу пытать его или оставить шрамы, которые будут вечно напоминать ему об этом вечере.
Неестественная тишина окутывает поместье. Тихо дует ветер, покачивая ветви вишнёвых деревьев. Взгляд Оябуна внимательно изучает меня, словно это я не на своём месте.
Он разочарованно кривит губы.
— Пойдём со мной, Джун. Хочу поговорить с тобой.
Как только он поворачивается ко мне спиной, я встаю. Прохожу мимо человека, который попросил меня отдать ему пистолет, и следую за Оябуном, опустив голову и всё больше напрягаясь. На нём не обычный костюм, а одно из традиционных кимоно, он надевает их только в особых случаях. Когда мы доходим до его кабинета, один из его людей открывает дверь, а затем закрывает за нами.
— Садись, Джун.
Голос дяди звучит устало, как и его движения.
За свою жизнь я сталкивался и побеждал мужчин гораздо крупнее и могущественнее его. И всё же я боюсь. И не только сейчас. С тех пор как я прочитал послание, с которым он вызвал меня в свой кабинет.
Место, которое я занимаю сейчас, предназначено для тех, кто предал семью. Какими бы отвратительными или аморальными ни были, я всегда выполнял возложенные на меня задачи. Поэтому я не могу ни понять, ни оправдать своё присутствие здесь.
Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю аромат горящих на столе благовоний. А открыв глаза снова, фокусирую взгляд на кимоно, что висит на стене позади него. Атмосфера настолько мрачная, что цветы, нарисованные на ткани, выглядят так, будто их изобразили не красками, а кровью.
— Тебе, наверное, интересно, зачем я вызвал тебя сюда?
Я не отвечаю, потому что он не дал мне на это разрешения. Я склоняю голову, ожидая, что он продолжит.
— Мир меняется, Джун. И я меняюсь. — Хоть он и пытается скрыть, его тело дрожит от кашля. — Часть семьи считает, что я слабею. Хотел бы я сказать тебе, что это не так, но правда в том, что я уже не тот человек, за которого твой отец отдал жизнь.
Он вздыхает, а его взгляд теряется в воспоминаниях.
— Ты очень похож на него. Верный, храбрый, честный.
Я не должен этого делать, но всё же осмеливаюсь поднять взгляд.
— Хоть и растил вас вместе, но Хитоши не похож на тебя. Он жадный, упрямый… Но он — всё, что у меня осталось.
Я чувствую тяжесть в желудке, осознавая, что Оябун на самом деле изменился. Было время, когда он не пускал чужаков в наш дом и не оставлял безнаказанным ни одного проступка. Отказавшись бросить женщину, в которую влюбился, Хитоши открыто бросил ему вызов.
Оябун должен был убить его.
Но он позволил Хитоши вернуться.
— Жизнь подобна текущей реке, — продолжает он. — Ты не можешь остановить её течение или обмануть. Понимаешь?
Дядя смотрит в пустоту перед собой, а не на меня. Он бледен. Он никогда не был особенно хорошо сложен, но и худым его назвать было нельзя. Сейчас он такой. Худой. Усталый.
«Когда он так изменился?»
Прежде чем успеваю остановить себя — или подумать, уместно это или нет, — я решаюсь поднять голову и взять слово.
— Почему ты мне это рассказываешь?
Его лицо темнеет. Он сжимает кулаки.
— Потому что я собираюсь попросить тебя предать то, во что ты веришь.
Глава 8
Глория
Сиэтл, настоящее время.
Уважение. Верность. Честь.
С момента своего рождения Иноу слышат эти три слова, повторяемые, по крайней мере, раз в день. Это ценности, в которые они верят; краеугольные камни, на которых построена их семья.
Несмотря на то что росла в других условиях, по-своему, я всегда поддерживала их философию. И всё же, хотя и в разное время и разными способами, мы с Джуном предали людей, которых любили; тех самых людей, которым поклялись в верности. Я сделала это, продолжая сотрудничать с Ноем, он — в ту ночь, когда ушла от него.
Мне больно говорить, но чувствую, что должна.
— Прости, — шепчу я.
Джун поворачивается ко мне спиной и садится на кровать. Резинка, что стягивала волосы, слетела, и теперь они рассыпались по его плечам, закрывая величественную татуировку на спине, которая была и у его дяди — бывшего оябуна. Маски, демоны и красные цветы следуют один за другим, насмехаясь надо мной.
Я делаю вдох, набираясь смелости.
— Признаю, я скрыла от тебя некоторые вещи. Но так же поступал и твой дядя. — Джун поворачивается ко мне. — Он сказал тебе, что о возвращении в Сиэтл попросил Иноуэ-сама, не так ли?
Я воспринимаю его молчание как подтверждение.
— На самом деле всё было не так: сам оябун позвал его обратно.
— Почему он это сделал?
— Он узнал, что я передаю информацию Ною, но никому не сказал, чтобы его сын не выглядел слабым.
У Джуна вырывается странный звук, что-то среднее между стоном и вздохом.
— Слабость здесь ни при чём. Если ему было известно, что Хитоши манипулирует иностранка, как оябун, он должен был приказать убить его.
— Отец не может убить собственного сына, — осмеливаюсь сказать я.
Джун смотрит на меня так, словно сказала большую глупость.
— Ещё до того, как стал его отцом, мой дядя был его оябуном. Руководствуясь своим сердцем, он подверг риску всю семью.
У меня кровь стынет в жилах, когда понимаю, — Джун никогда не поставит сердце выше верности. Он опирается локтями на колени и наклоняется ко мне.