Страница 11 из 94
Дамы, юноши, изящны и нежны,
Все вокруг наполнил пеньем ваш куплет, Проводите в наслажденьях ваши дни, Ведь увянет вскоре молодости цвет...34
Развитие науки начиная с Коперника, а в особенности с Кеплера, Галилея, Декарта, становится основанием для оптимизма просветителей, приведшего к утверждению превосходства современного над древним (см. статью «Древность/современность»), а идея прогресс становится путеводной нитью истории, которая протянулась по направлению к будущему.
XIX в. вбирает в себя экономический оптимизм сторонников материального прогресса и разбитые надежды тех умов, которые испытали разочарование по поводу того, что принесли с собой Революция и Империя. Романтизм решительно обращается к прошлому. Предромантизм XVIII в. отличался интересом к руинам и древности. Выдающимся представителем этого движения был И. И. Винкельман (1717-1768), немецкий историк и археолог, который рассматривал греческое и римское искусство в качестве образца «совершенства» («История искусства древних», 1764) и положил начало знаменитому археологическому собранию, опубликовав в 1767 г. в Риме «Неизданные, разъясненные и проиллюстрированные античные памятники». Это было время первых раскопок Геркуланума и Помпеи. Французская революция освятила любовь к античности. Ф. Шатобриан со своим «Гением христианства» (1802), Вальтер Скотт со своими историческими романами («Айвенго», 1819, «Квентин Дорвард», 1823), Новалис со своим эссе «Христианство или Европа» (1826) способствовали ориентации любви к прошлому на средние века. Это было время моды на трубадуров в театре, в живописи, в офортах, в гравюрах по дереву, в литографиях. Франция той эпохи в своих художественных проявлениях представляет собой настоящую «мануфактуру прошлого» [Haskell]. Здесь можно выделить три наиболее значительные даты. В 1792 г. археолог Александр Ленуар открывает в заброшенном монастыре Великих Августинцев музей, который в 1796 г. стал Музеем памятников Франции и производил глубокое впечатление на многих современников, например Мишле, именно там открывшего для себя прошлое Франции. Затем Наполеон дал мощный импульс историческому жанру живописи, посвященной Франции. Если в Салонах 1801 и 1802 г. было выставлено всего две картины, посвященные истории Франции, то в 1814 г. их число выросло до 86. Наконец, в 1833 г. Луи-Филипп решил реставрировать Версаль и превратить его в музей, посвященный «всем славным достижениям Франции». Романтическая любовь к прошлому, которая питала национальные европейские движения XIX в. и развитию которой способствовал национализм, распространилась и на юридические и филологические древности, а также на народную культуру. Наилучший пример этой тенденции - это, несомненно, творчество братьев Якоба (1785-1863) и Вильгельма (1786-1859) Гриммов, авторов не только знаменитых «Детских и семейных сказок» (1812), но и «Истории немецкого языка» (1848) и «Немецкого словаря» (1852-1858).
6. XX век между навязчивой идеей прошлого, современной историей и очарованностью будущим
В Европе XIX столетия милленаризм отнюдь не пришел к своему завершению. Неявным образом он присутствует даже в рамках претендующей на научность марксистской мысли, а также в мысли позитивистской: когда Огюст Конт в своей книге «Sommaire appréciation de l'ensemble du passé moderne»35 (1820) говорит об упадке теологической и военной системы и о зарождении новой системы - научной и индустриальной, он выступает в роли нового Иоахима Флорского.
Точно так же XIX в., век истории, за границами романтизма продолжал попытки вызвать к жизни средневековое прошлое [Graus]. Однако обозначившийся в начале XX в. кризис прогресса36 породил новые подходы к прошлому, настоящему и будущему. С одной стороны, приверженность к прошлому сперва принимает гипертрофированные, реакционные формы, а с другой - раздираемый атомными фобиями и эйфорией по поводу научного и технического прогресса XX в. во второй своей половине обращается в одно и то же время к прошлому с чувством ностальгии, а к будущему - со страхом и надеждой. Вместе с тем вслед за Марксом историки стремятся установить новые связи между настоящим и прошлым.
На примере французов Маркс указал на парализующее воздействие прошлого - прошлого, исчерпываемого ликованием по поводу «великих воспоминаний», - которое оно оказывает на различные народы: «Драма французов в той же мере, что и драма рабочих, обусловлена великими воспоминаниями. Нужно, чтобы события раз и навсегда положили конец этому реакционному культу прошлого»37. В конце XIX - начале XX в. культ прошлого являлся одним из существенных элементов идеологии правого фланга и составной частью идеологий фашистов и нацистов. И сегодня культ прошлого идет рука об руку с социальным консерватизмом, а Пьер Бурдьё локализует его бытием социальных групп, находящихся в состоянии упадка: «Класс или часть класса пребывают в состоянии упадка, а следовательно, обращаются к прошлому, когда оказываются более не способными подобно другим воспроизводить присущие им условия существования и особенности своего положения...» [Bourdieu. Р. 530].
С другой стороны, ускорение хода истории привело к тому, что на родные массы индустриально развитых наций начинают ностальгически цепляться за свои корни; отсюда возникает мода ретро, особое пристрастие к истории и археологии, интерес к фольклору, популярность этнологии, увлечение фотографией, воскрешающей память и сувениры, авторитет понятия «национальное достояние».
Внимание к прошлому и к временной протяженности играло все возрастающую роль и в других областях: в литературе у Пруста и Джойса, в философии - у Бергсона, наконец, в новой науке - в психоанализе. Действительно, согласно последней психика подчинена бессознательным воспоминаниям, не выявленной истории индивидов и в особенности наиболее отдаленному прошлому, охватывающему самое раннее детство. Тем не менее, например, Мари Бонапарт, цитируя Фрейда, отрицает значение, придаваемое психоанализом прошлому [Bonaparte. Р. 73]: «Процессы, относящиеся к сфере бессознательного, носят вневременной характер; иными словами, они не были упорядочены во временном отношении и изменены прошедшим временем; в целом они не имеют никакого отношения к времени. Установление временных отношений связано с деятельностью осознающей системы».
Жан Пиаже выдвигает иное возражение, направленное против фрейдизма: прошлое, которое улавливает психоаналитический опыт, является не подлинным, а реконструированным прошлым. «То, что мы получаем в результате этой операции, - это современное понимание субъектом своего прошлого, а не непосредственное знание этого прошлого... И, как сказал Эриксон, который, по-моему, не является ортодоксальным психоаналитиком, но к которому я полностью присоединяюсь, прошлое реконструируется в зависимости от настоящего, так же как и настоящее объясняется с помощью прошлого. Мы имеем дело с взаимодействием. Между тем, согласно ортодоксальному фрейдизму, именно прошлое определяет нынешнее поведение взрослого человека. Но тогда как вы распознаете это прошлое? Вы познаете его сквозь призму воспоминаний, которые сами были реконструированы в некоем контексте, являющемся контекстом настоящего, и в зависимости от этого настоящего»38.
В конечном счете фрейдистский психоанализ вписывается в широкое антиисторичное течение, которое пытается отрицать значимость отношения «прошлое/настоящее» и парадоксальным образом обнаруживает свои истоки в позитивизме. Позитивистская история, которая, казалось бы, благодаря становившимся все более научными методам датировки и критики текстов делала возможным изучение прошлого, обездвиживала историю в конкретном событии и изгоняла из нее длительность. В Англии к тому же результату, но иными путям пришла оксфордская история. Афоризм Э. Фримена «история - это политика прошлого, а политика - это история настоящего» искажает отношение «прошлое/настоящее». В том же направлении двигался и Сэмюел Гардинер (1829-1902), заявлявший: «Величина услуги, оказанной обществу настоящего изучающим общество прошлого, будет тем больше, чем в меньше мере он будет уделять внимание первому» [Marwick. Р. 47-48]. Либо эти высказывания являются предостережением, имеющим целью недопущение анахронизма, и тогда они попросту необыкновенно банальны, либо они разрывают рациональную связь между настоящим и прошлым. Позитивизм занял иную позицию, которая, в особенности во Франции, привела к отрицанию того самого прошлого, которое намеревались почитать. А именно: «стремление к вечности» предстало в мирской форме. В XII в. Оттон де Фрейзинг полагал, что с установлением феодальной системы, находящейся под контролем церкви, история достигает своих целей и завершается. Историки-позитивисты считали, что благодаря революции, а затем и республике история и прежде всего история Франции достигла своего наивысшего расцвета. Как проницательно заметил Альфонс Дюпрон, превыше 1789 и 1870 г. нет ничего, кроме вечности «столь окончательно республиканская форма освятила революционный дух Франции». Как представляется, авторы школьных учебников полагают, что отныне история достигла своей цели и навсегда пришла к стабильности: «Республика и Франция - таковы, дети мои, два имени, которые должны быть высечены в самой глубине ваших сердец. Пусть они будут предметом вашей вечной любви, а также вечной признательности». А Альфонс Дюпрон добавляет: «Отныне над Францией пребывает знак вечности» [Dupront. Р. 1466].