История и память

С другой стороны, новые научные направления - психоанализ, социология, структурализм - подталкивают к поиску вневременного и пытаются устранить прошлое. Филип Абраме прекрасно показал, что, хотя социологи (и антропологи) и ссылались на прошлое, на самом деле их начинание было весьма неисторичным: «Главным было не знать прошлое, а выработать идею прошлого, которой можно было бы пользоваться как сравнительным выражением для понимания настоящего»³⁹. Представители гуманитарных наук выступают сегодня против подобного изъятия прошлого. Например, историк Жан Шесно спрашивает: превратим ли мы прошлое в чистую доску? Но ведь к этому стремится множество революционеров или просто юнцов, озабоченных лишь тем, чтобы освободиться от любых ограничений, в том числе и связанных с прошлым». Жан Шесно игнорирует факт манипулирования прошлым господствующими классами. Поэтому он считает, что народы, в частности народы третьего мира, должны «освобождаться от прошлого». Но его не следует отбрасывать, его нужно заставить служить социальной и национальной борьбе: «Если прошлое и значит что-то для народных масс, то это происходит в то время, когда жизнь общества движется по другому склону и когда это прошлое непосредственно включается в их борьбу» [Chesneaux. Р. 32]. Однако такое рекрутирование прошлого для революционной и политической борьбы приводит к смешению двух различных подходов, в соответствии с которыми историк может относиться к прошлому, но которые он должен различать, а именно научного подхода профессионала и политической ангажированности человека и гражданина.

Антрополог Марк Оже исходит из подобного определения репрессивного аспекта памяти, истории, обращения к прошлому или, кроме того, к будущему: «прошлое как ограничение». И по поводу будущего: «Мессианство и профетизм также присоединяют принуждение к ближайшему будущему, различая появление знаков, которые при случае будут выражать необходимость, коренящуюся в прошлом» [Auge. Р. 149]. Однако то, что «история должна была бы иметь смысл, является требованием любого современного общества... в любом случае требование смысла всегда приходит к мысли о прошлом» [Ibid. Р. 151-152]. Следовательно, прошлое, которое постоянно должно ставиться под сомнение, необходимо непрерывно пересматривать, сообразуясь при этом с настоящим.

Именно подобный пересмотр прошлого, осуществляемый на основе настоящего, Жан Шесно называет «инверсией отношения "прошлое/настоящее"», истоки которой он находит у Маркса. Анри Лефевр, отталкиваясь от одного утверждения Маркса в «Grundriss»⁴⁰(«Буржуазное общество есть наиболее развитая и наиболее разнообразная историческая организация производства. Категории, выражающие отношения этого общества и обеспечивающие понимание его структуры, позволяют нам в то же время понять структуру и производственные отношения прошлых обществ»), заметил: «Маркс ясно показал движение мысли историка. Историк исходит из настоящего... он движется сперва в обратном направлении. Он идет от настоящего к прошлому. После чего он возвращается к современности, теперь уже анализируемой и познаваемой, вместо того чтобы приступать к анализу некоей неясной целостности» [Lefebvre. 1970].

Марк Блок - в качестве метода - также советует историку понимать прошлое посредством настоящего: «Непонимание настоящего неизбежно возникает из незнания прошлого. Но, вероятно, не менее бессмысленно пытаться осмыслить прошлое, если ничего не знаешь о настоящем» [Bloch. Р. 47]. Таким образом и обнаруживается значение попятного метода в истории: «Действительно, было бы серьезной ошибкой полагать, что порядок, принятый в своих исследованиях историками, должен быть обязательно смоделирован в соответствии с порядком развертывания событий. Стремясь впоследствии восстановить подлинный ход истории, они часто начинают читать, как говорил Мейтленд, "задом наперед"».

Эта концепция соотношения понятий «прошлое/настоящее», которая сыграла большую роль в деятельности основанного Люсьеном Февром и Марком Блоком журнала «Анналы», не только послужила причиной возникновения британского исторического журнала, но и дала ему название «Past and Present»⁴¹. В его первом номере, выпущенном в 1952 г., говорилось: «История, по логике вещей, не может отделить изучение прошлого от изучения настоящего и будущего...»

Будущее в той же мере, что и прошлое, вовлекает (см. «Историк между этнологом и футурологом»⁴²) сегодняшнего человека в поиски своих корней и собственной идентичности, более чем когда-либо завораживает его. Однако возрождаются старые апокалипсисы и мил-ленаризмы, и питаются они новым кормом - научной фантастикой. Развивается футурология', включению истории в представления будущем в значительной степени способствуют философы и биологи. Например, философ Гастон Берже подверг тщательному изучению идею будущего и подход к его исследованию. Исходя из тезиса, что «люди слишком поздно осознали значение будущего» [(Berger. Р. 227], и отталкиваясь от высказывания Поля Валери «Мы вступим в будущее пятясь», он выступает за превращение, направленное из прошлого к будущему, и за такой подход к прошлому, который не уводил бы ни от настоящего, ни тем более от будущего, а, напротив, помогал бы предвидеть и подготавливать его.

Биолог Жак Рюффье в конце своей книги «От биологии - к культуре» (1976) также изучает перспективу и «вызов будущего». Человечество, по его мнению, готово совершить «новый эволюционный скачок» [Ruffié. Р. 569]. Возможно, мы находимся накануне глубокого преобразования отношений между прошлым и настоящим.

Во всяком случае, ускорение хода истории сделало совершенно неприемлемым официальное определение современной истории. Нужно способствовать рождению подлинной современной истории - истории настоящего. Она предполагает, что более не существует истории только прошлого, что мы тем самым прощаемся с «историей», которая покоится на четком разграничении настоящего и прошлого, и что мы отказываемся от «капитуляции перед изучением настоящего как раз в тот момент, когда настоящее изменяет свою природу и пополняется элементами, которыми и овладевает наука с целью познания прошлого»⁴³.

ДРЕВНИЙ/СОВРЕМЕННЫЙ

1. Пара терминов - западных и неоднозначных

Пара терминов «древний/современный» связана с историей

Запада, хотя эквивалентные понятия можно обнаружить и в других цивилизациях и в иных историографиях. На протяжении всего доиндустриального периода, с V по XIX в., все большую четкость обретает некая культурная оппозиция, которая к концу средних веков и в эпоху Просвещения стремительно выходит на авансцену интеллектуальной жизни. В середине XIX в., с появлением понятия «современность», эта пара преобразуется - неоднозначная реакция сферы культуры на агрессию со стороны индустриального мира. Во второй половине XX в. эта оппозиция получает распространение на Западе, тогда как в других местах, и особенно в странах третьего мира, она входит в употребление с помощью понятия «модернизация», родившегося благодаря контактам с Западом.

Оппозиция древний/современный развивалась в противоречивом и сложном контексте. Сначала это происходило потому, что любой термин, любое понятие не всегда противоположны другому. Термин «древний»⁴⁴ (antique) мог быть заменен терминами «старинный» (ancien) или «традиционный», а термин «современный» (moderne) - терминами «недавний» (recent) или «новый». Кроме того, упомянутая неоднозначность проистекала из того обстоятельства, что каждый из этих двух терминов мог иметь хвалебную, уничижительную или нейтральную коннотацию. Когда в позднем латинском возник термин «современный», он употреблялся только в смысле «недавний» и в средние века достаточно долго сохранял этот смысл. «Древний» же мог означать «принадлежащий к прошлому», а точнее - к исторической эпохе, с XVI в. называвшейся на Западе «античностью»⁴⁵, т. е. к эпохе, предшествующей триумфу христианства в греко-римском мире, эпохе великого демографического, экономического и культурного регресса раннего Средневековья, отмеченного отступлением рабства и интенсивным увеличением численности сельского населения.