CBK

Глава 5

Опять двадцать пять! Видимо, нести и всё же никогда не донести мне этот мой крест… По всему выходит, что никуда от них, от женщин, то бишь, мне не деться! И тут это шерше ля фам, сука, меня настигло! Там, где я его совсем не ждал.

Перед глазами, как живая, встала несравненная мадам Ирсайкина. Женщина, безусловно, достойная во многих отношениях. Уже много лет, как городская жительница, судя по её установочным данным. Но свято блюдущая некоторые деревенские традиции. Не самые лучшие, следует отметить, традиции. Я бы даже сказал, традиции специфические. Судя по исходящему от неё амбре, а я это хорошо помню, мылась она строго по субботам. Или по пятницам, так как совсем не факт, что она иудейка. Но в любом случае, не думаю, что это приключалось чаще, чем раз в неделю. Именно по этой причине, во время всех последующих допросов после самого первого, я всегда усаживал её подальше от своего стола. У стеночки и ближе к выходу из кабинета. И как можно скорее старался закончить с ней свой процессуальный диалог. Иного интимного общения с этой немолодой, но, безусловно, выдающейся тёткой, у нас, слава богу, быть не могло по определению.

Теперь же, после огульного заявления внезапно охромевшего экс-коллеги, многое усугубилось. Ко всем прочим эксклюзивным особенностям Марии Антиповны Ирсайкиной добавлялись грехи, куда более тяжкие. Теперь, помимо присущей ей тяги к свальному греху с армянами-шабашниками и хронической немытости грузного тела, к её минусам можно прибавить еще два пункта. Кровожадное вероломство, прогрессирующее на почве корысти и неуёмную склонность к клевете. И, что самое печальное, обе последние её подлости были направлены конкретно на меня, увечного.

— Ты кого имеешь в виду, Губанов? — решил я исключить все, даже самые маловероятные разночтения, — Ты это сейчас про Аллу Юрьевну? Про Юдину?

Мелко содрогаясь от нервной трясучки и при этом, не отвлекаясь от созерцания своего правого колена, капитан помотал головой.

— Нет, эта рыжая дура здесь не при чем! — к моему облегчению, скоропалительно обелил он Аллу, — Я про Маньку Ирсайкину говорю. Это она тебя сдала! Всё подробно про тебя рассказала! И про деньги, и про золотишко с валютой, которые ты из лабаза Самуилыча забрал, — поднял на меня глаза, полные тоски и боли новоиспеченный инвалид. — Ты послушай меня, Корнеев, и пойми, я тебе дело говорю! Поделись казной Водовозова и всем хорошо будет! Сам же знаешь, без денег я далеко от розыска не уйду! Я же во всесоюзном, Корнеев! Поделись деньгами, там же на всех хватит!

— Ты с такой ногой и так далеко от советской власти не убежишь! — кивнул я на случайно изуродованное колено мента-рэкетира, — А, если я тебе скажу, что никаких денег не брал? Что у меня даже мыслей не было на капиталы покойника претендовать? Ты поверишь? — с ухмылкой задал я вопрос, который изначально сам счел риторическим.

В моментально сузившихся глазах Губанова сначала мелькнула злая змеиная досада, а потом закрутился калейдоскоп термоядерных эмоций. Лицо его, которое и так жизнерадостным не выглядело, резко осунулось и посерело.

— Ты это серьёзно, парень? Или решил пошутить со мной после того, как изуродовал? — севшим голосом, словно комок жеванного картона, выдавил он из себя вопрос, — Ты хочешь сказать, что эта старая сука меня на фу-фу взяла⁈ А на хера ей это?!!

Калека-капитан утратил остатки малейшего самообладания и смотрел на меня взглядом жалкого зачморённого побирушки. Он всматривался в моё лицо и выискивал там хоть какие-то признаки того, что я говорю неправду.

— Не знаю, видать, чем-то я ей не понравился! — равнодушно пожал я плечами, — Я её хахаля в СИЗО отправил, может, поэтому обозлилась? Или испугалась, что её к делу пристегну как-то, — вслух предположил я, — Так-то мне глубоко по хер, поверишь ты мне или нет! Но знай, к водовозовскому богатству я не притрагивался! И мыслей таких не было.

— Ииии-и… — тонко и на одной ноте завыл отставной козы барабанщик, — Как самого последнего лоха развела! На ровном же месте, блядь! На пустом месте из-за капризов старой суки ноги лишился! Живьём на ленты распущу эту паскуду! — выпавший из здравого смысла Губанов начал биться головой о дужку кровати.

Ждать, пока он перебесится, времени у меня не было. Я опять взял со стола чайник и вылил на голову, разочаровавшегося в женщинах упыря, остатки воды. Прямо из широкой горловины

— Ты знаешь, капитан, а я думаю, что это она сама казну Якова Самуилыча к рукам прибрала! — выдал я наиболее вероятную версию.

И с удовлетворением отметив, что расстроенный соискатель водовозовского наследства прервался на тоскливой ноте, продолжил терзать его расшатанную психику.

— А тебя по ложному следу за мной пустила! Чтобы от себя и от своей несметной добычи отвлечь. Маня сволочь редкостная, но заметь, она далеко не дура! Она, скорее всего так рассудила, что при твоих невесёлых обстоятельствах тебя непременно жаба задушит. И тут либо ты меня заколбасишь, либо наоборот, я тебя. Маня-то, крыса хитрожопая, при любом раскладе в плюсе с прибылью останется! А заодно и опасных конкурентов, охочих до богатства сильно проредит.

На охромевшего злодея было жалко смотреть. Перекошенное лицо объявленного во всесоюзный розыск бывшего опера, в эту минуту напоминало злую африканскую маску. Оно жило отдельной от его разума жизнью. Нервный тик и сопутствующая ему не менее нервная мимика, обильно сдабривались слезами, которых капитан, как мне представлялось, не чувствовал.

— И вот что еще заметь, Губанов, она тебя, как бобика на поводке провела! Ты, опер со стажем, а под её дудку этот краковяк вприсядку сплясал! Как Маня и задумывала. И хрен ты ей теперь отомстишь! По состоянию здоровья сделать этого не сможешь! А вот я смогу! — завершив процесс глумления над похитителем пельменницы, я умолк на минуту.

Шваркнутый хитрой содомиткой опер сидел и обтекал молча. В прямом и переносном смысле обтекал. С его короткой прически и из глаз стекали капли, но он на это не обращал внимания. Мне даже показалось, что Губанов забыл про боль в своей дырявой коленке.

Похлопав новоиспеченного инвалида по щеке, я с немалым трудом привлёк к себе его внимание, — Скажи мне, капитан, сам-то ты как думаешь, могла Марья Антиповна прихватить нычку ребе Водовозова? Ты же какой-никакой, а всё же опер. Да и общался ты с ней, в отличие от меня, в более доверительном формате. Это я для вас ненавистный следак, а с ней-то вы подельники! А это, почитай, почти родственники! — без тени сарказма на лице, продолжал я накачивать своего визави.

Мазнув по моему лицу подозрительным взглядом и не найдя на нём признаков веселья, бывший коллега мрачно задумался. Потом тяжко вздохнув, снова обратил свои безжизненные глаза на меня.

— Могла! — нехотя выдал он свой вердикт, — Сейчас, задним умом я и сам всё по-другому вижу. Ты, Корнеев, верно всё просчитал, эта подлюка для того меня на тебя и натравила, чтобы руки себе развязать! Тварь сиженная, как же я так с ней прокололся⁈ — принялся причитать разуверившийся в человечестве бывший опер.

Минут пятнадцать неудержимый источник откровений бил фонтаном. Первые десять минут у меня даже не было нужды задавать какие-то наводящие вопросы. Будучи профессионалом, Губанов самостоятельно структурировал выдаваемую информацию. И формулировал её он так же профессионально. Я едва успевал запоминать за ним, горько сожалея, что не захватил какую-нибудь тетрадку. Потом он так же обстоятельно отвечал на мои уточняющие вопросы. На все, которые я ему задал. Слушая его, я всё больше и больше утверждался в мысли, что в эти минуты меня он ненавидел гораздо меньше, чем коварную мадам Ирсайкину. Даже с учетом нанесённых мною ему телесных повреждений.