Страница 37 из 70
— Был сегодня в Яблоневом саду, — мечтательно тянет он. — Тётка Ни Дай, вот, угостила тремя… — Он достаёт яблоки, но затем щурится на Ёна и убирает одно обратно в поясной мешочек. Застёжка звенит, ударяясь о причудливый брелок, так же звонко, как и голос Диля. — Два яблока. Смотри не подавись, Врач.
Врач смотрит на Ёна, молча предлагая ему угощение, однако Диль на удивление быстро соображает:
— Да не переводи ты на его еду! Откусит и выплюнет. Чего так сильно пчелишься? Он всё равно только нос воротит! Такие, как он, ничего не ценят! Смотри, что покажу! Будешь? — он хитро улыбается, протягивая Ёну подозрительный пакет.
— А что это? — Ён, конечно, есть не будет, но на всякий случай надо убедиться, что не отказался от чего-то достойного.
— Сушёные тараканы, — с гордостью сообщает Диль.
Ён не удивлён. Его ожидания всецело оправданы.
— Часто такими деликатесами балуетесь? — спрашивает он у Врача.
Тому нечего ответить, зато Дилю непременно есть что сказать:
— Конечно, нет. Отлови их, потом пожарь! Думаешь легко? — В его голосе Ён улавливает нотки снисхождения. Правильно! Что он, Ён, понимает? — Специально для меня приготовили!
— Тогда не смею тебя объедать, — понимающе кивает Ён.
Диль смотрит на Врача взглядом: «Видал? Что я говорил!» Того его дешёвый трюк не убеждает. Наоборот, он тоскливо мотает головой и кладёт одно из двух яблок ближе к Ёну.
— И чего такой довольный? — берёт его Ён. — Приятно подобную грязь жрать?
— А чего грустить, когда есть что пожевать? — щетинится Диль. — Ты тут пасть-то свою особо не разевай! Будь рад тому, что дают! Место… это… своё знай! — Ён оставляет его животные замашки без внимания. — Ух, — злится тот. — Ну, когда его уже можно будет разорвать на мелкие-примелкие кусочки? — жалуется он Врачу. — Совсем ведь обнаглел?
Врач тоже не особо замечает его хищные порывы. Откусывает от яблока и хмурится:
— Разве им уже подошёл срок? Яблони вроде недавно отцвели.
В воображении Ёна тут же разрастаются сотни гектар цветущих деревьев. Ходить по такому лесу, не переходить! Вот бы прогуляться до тех мест! Конечно, он сюда не в отпуск приехал, но зачем зазря возможность упускать?
— Не, эти из запасов, — объясняет Диль.
— За какие же заслуги?
— К тётке Ни Дай, к её девицам — к ней-то самой чего — повадился какой-то подлец. Попортил ей товар, вот она меня и попросила разобраться.
Врач понимающего кивает, а вот Ён никак не возьмёт в толк, о чём этот юродивый толдычит.
— У тётки Ни Дай, говорят, самые красивые женщины на всём загородье, — жалеет его Врач и ударяется в объяснения. — Яблоневым садом её владения называют вовсе не из-за яблонь, хотя они там тоже имеются. Каждая девица в тех местах свежа и румяна, как только что поспевшее яблоко. — Он с аппетитом откусывает.
— И чем они занимаются? — Ён крутит своё в руке. Кажется, есть в этом что-то неправильное.
Врач ухмыляется и шутливо смотрит на Ёна.
— Там людская ферма. — Тень серьёзности падает на его лицо. — Богачи из города покупают себе квадратные метры вместе с девушкой, которая на них живёт. Затем брюхатит её. Она вынашивает и рожает ребёнка, заботится о нём, а когда богачу или его городскому отпрыску нужна будет какая-нибудь операция, почки химикатами попортил или что ещё, он забирает нужное у ребёнка отсюда.
— Кто же на такое согласится? — не верит Ён.
— Те, кто хотят жизни получше. — Врач снова откусывает от яблока. — В Яблоневом саду условия как во дворце! Ведь содержание оплачивают кошельки из города. — Ён мотает головой. — Не веришь? — смеётся тот. — Вот тебе для сравнения. Самая большая человеческая ферма принадлежит местной коалиции. Там в женщинах видят только матку: зачать, выносить, родить. Затем снова зачать, выносить, родить. И так без передыху, пока на очередных родах не помрёт от бессилия.
— Я много чего слышал о Сером доме… — останавливает его Ён. — Но совсем не это.
Больше о дисциплине. О том, что живущим внутри унылой махины лишний раз вздохнуть не дают. Но чтобы людей разводить ради органов…
— К таким фермам долго шли, — продолжает Врач. — Сперва просто крали людей из города, тащили всех, кто попадался под руку, за стены и уже здесь разделывали. — Ён невольно вздрагивает от непрошенных откровений. — Затем исчезновения жителей стали настолько многочисленны, что их нельзя было игнорировать. Даже главные ворота в Серый дом стали патрулирровать. Не слышал о таком? И чтобы немного сбавить напряжение в общественности, людях, не сведущих в тёмной торговле, начали строить фермы. Сперва малюсенькие, потом больше — и вот уже целый район потенциальных «жертвователей» на продажу.
— Вы родом из таких ферм? — Яблоко выглядит сочным и естественным, не переполненным химией, но при мысли, что его сок окажется на языке, Ён чувствует отвращение.
— Раз не ешь, отдай! — выхватывает у него из рук яблоко Диль. — Нечего тут рожи корчить!
— Я — да, он — нет, — отвечает Врач. — Но попал сюда достаточно рано.
— Выглядишь здоровым, — не верит Ён.
Больше похоже, что над ним издеваются. Говорят чушь, чтобы потом посмеяться над тем, какой он дурачок, раз принял их сказки за чистую монету. Ведь в жизни такого просто не бывает. Но Врач говорит:
— У меня одна почка и одно лёгкое, — и расстёгивает рубашку, когда Ён скептично хмыкает.
По телу тянутся шрамы. Их больше, чем озвучено операций, но Врач не торопится с рассказами про остальные.
Значит он всё-таки родился здесь, за пределами города и у него не было ни единой возможности стать частью благополучного мира.
Что касается Диля, то тут история мало чем способна отличиться от историй других детей, попавших в Серый дом: родители либо умерли, либо отказались от него. Судя по поведению, у него имеются отклонения, так почему бы не выкинуть в пользу ребёнка поздоровее.
— Отказались от умственно отсталого? — предполагает он. Своими заключениями он никого не хочет обидеть или оскорбить. Он просто говорит правду или что-то похожее на неё.
— Как-то ты груб, — не разделяет его мнения Врач. Сам Диль не особо заинтересован в обсуждениях да и не выглядит как человек, который только и ждёт случая, чтобы раскрыть тайны своего попадания в Серый дом. — Хоть вы и одногодки, окажись ты на его месте, сомневаюсь, что дожил бы до своих дней.
Ён смутно представляет, что нужно пережить, чтобы вести себя, как Диль, но допытываться не спешит. За несколько дней, проведённых рядом с дикарём, Ён понял, что если он сам ничего не говорит, то уточнения и расспросы приведут к презрению, а затем к полному безразличию.
— Откуда ты знаешь, сколько ему?
Если возраст Ёна легко узнать из общих данных Борд — они ни для кого секретом не являются, — то как сам Диль может знать о своём, если о нём нет никаких упоминаний в городских архивах. Как о человеке, по крайней мере. Неужели родители были так «милосердны», что дали ему знать день и год своего рождения. Тогда почему не позаботились об имени?
Ён невольно разглядывает его виски, даже щурится, надеясь получше изучить на расстоянии. Вдруг на нём была Борд? Но её сняли?
— Отсталый, значит, — чешет подбородок Диль. — А я то к тебе с новостями, от которых ты до потолка прыгать будешь. И вот такая у тебя благонравность ко мне, да? Ну что ещё ждать от городских? — Он смакует тишину, разлившуюся по медицинскому кабинету. — Дед позволил тебе выйти. — Ён не успевает переварить сказанное, как Диль продолжает: — Но он тебе не верит — в чём я с ним полностью прекрасен — так что им было решено, что я буду тем, кто выведет тебя на прогулку.