Страница 33 из 70
— Нет-нет! — тараторит врач, останавливая его от необдуманных действий. Что скрывать, Ён чувствует над собой пару безжалостных рук, и сердце выделывает нешуточный кульбит. Вся жизнь проносится перед глазами. Ён понятия не имеет, что этим двоим от него нужно, потому и унять тревогу у него не получается. — Ты забыл? Дед сказал, что нельзя ранить! Он пока что нам нужен! — Постойте-ка, дед? Значит, над этими двумя стоит кто-то ещё. Кто-то, кто решает, что им делать, и раздаёт приказы. Кто-то поумнее этих двоих. Спасибо, неизвестный дед! Благодаря тебе, у Ёна, оказывается, есть возможность подумать, как выжить? — Ты же знаешь, какие хрупкие эти городские! А ты с людьми совершенно обращаться не умеешь! Они у тебя постоянно дохнут.
— Ха-ха, — с напускным равнодушием бормочет Диль. — Всё равно он — покорник!
Ён больше не может сдерживать своих честных порывов поправить этого гадёныша и прикусывает губу как единственный вариант, спасающий его от прямого общения со всея убийцей последнего десятилетия. Разве мог он когда-либо подумать, что бывает раздражение, способное затмить даже доводящий до изнеможения страх?
— Он ушёл, — сообщает врач. — Вы в городе действительно считаете его проклятьем, приносящим скорую смерть?
Надо же, как чётко подобрал слово для описания того, что чувствует Ён в присутствии Диля — проклятие. И кто поспорит, что именно им это чудовище и является? Ён сперва приоткрывает один глаз. Удостоверившись, что Диль свалил подальше, он говорит:
— Хотите сказать, что все, на кого он натыкался, живы и здоровы?
Врач снимает маску и открывает миру понимающую улыбку.
Над верхней губой тянется шрам. «Заячья губа», — догадывается Ён. В городе операции по её удалению может позволить себе любой, даже самый бедный житель — она бесплатная. Людей с заячьей губой рождается больше, чем людей с родинкой на лице. Такие вот исследования провели статистики. Более того, шрам тоже выводят да так, что никто не догадается, что когда-то губа была неправильной. По одному этому шраму можно сказать, что Ён действительно в Сером доме — вот оно второе непрямое доказательство его догадкам. И ещё, что врач попал в здешний приют младенцем, которому не успели провести операции. Зашивали губу, не особо заботясь о том, каким будет внешний вид после.
Что же тогда получается? Нет у стоящего перед Ёном человека никакой медицинской лицензии, и ни в каких университетах он не учился? Шарлатан чистой воды!
— Мы в Сером доме? — уточняет Ён.
Вроде и сам догадался, а вроде не помешало бы подтверждение со стороны.
— Конечно, нет, — отмахивается от вопроса врач. — В его душных стенах остаются только лишившиеся ума слабаки. Те, что верят, что ещё могут вернуться назад. Что кто-то их там примет с распростёртыми объятиями. А ты… — врач неустанно улыбается, и Ён начинает подозревать, не пришиты ли уголки его рта к ушам — так сильно они тянутся. — Ты в самом деле считаешь, что в тех стенах, провонявшихся тухлятиной и дерьмом, можно жить?
Вопрос лишает Ёна дара речи. Да и отвечать на него в общем-то не хочется, так что невелика потеря.
После недолгого молчания Ён возвращается к расспросам:
— Где мы тогда? — и снова оглядывает комнату.
Из маленького окна у потолка в кабинет стекает бесцветное небо. Дневной свет заполняет всё помещение, не оставляя тёмным ни одного угла.
— То есть мы в городе?
— Нет, — скупиться на объяснения врач.
Не в Сером доме и не в городе…
Ён пялится в окно, надеясь увидеть подсказку, но то упорно кажет ему только небо.
— Похоже, без своей машины ты не способен соображать, — качает головой врач. — А ведь Диль расхваливал тебя. С восторгом описывал, как ты слепцом убегал от него.
Машиной он называет, по всей видимости, Борд. А Диль действительно… Диль?
— Его правда так зовут? — удивляется Ён, ведь это значит, что тот, кто дал ему прозвище, знал изначальное имя.
— У нас нет имён, — успокаивает его врач. — Мы же не зарегистрированы. В нашем случае, видимо, чтобы обзавестись настоящим именем, нужно получить признание. Плохое или хорошее, вопрос иной.
— Но как-то вы себя между собой зовёте.
— Он обычно представляется Третьим, а меня зовут по роду моей деятельности. Этого достаточно. Не так часто мы и общаемся с кем-то.
Ён едва кивает в знак понимания.
Чувство неприятия обуревает его с головой. Это чудовище не имело ни имени, ни роду, пока сами люди не дали ему власть, обозвав его и наделив титулом. «Майстер» разве не значит, что он лучший в своём деле? Разве не звучит уважительно? В ушах звенит от звуков хлюпающей крови под ногами и хруста ломающихся костей. Ёна подташнивает, и он приходит в себя от неприятных мыслей. Если бы не омерзительные воспоминания, он бы не заметил, что Врач стоит у его головы и тянет руки к Борд.
Ён успевает отпрянуть.
— Не брыкайся, — предупреждает Врач.
— Что вы собирались делать? — не даётся он.
Врач приподнимает бровь:
— Вы? Забавно. Впервые слышу уважительное обращение к себе. — Он улыбается, но руки убирать не спешит. — Нужно снять Борд, — объясняет наконец он.
— Зачем? Она всё равно здесь не работает. — Ён уже по привычке прикрывает Борд ладонью. Вечно ей достаётся! Врач не намерен ему уступать, потому он продолжает: — Кто такой этот ваш Дед? Могу я с ним переговорить? Если он не хочет убивать меня, может, и Борд пощадит…
— Пощадит… — бормочет Врач. — Как о живой ведь говоришь? У меня аж холодок по телу пошёл от ужаса, глянь-ка! — Он поднимает рукав рубашки, и Ёну открывается покрытая гуськом и глубокими царапинами кожа. — Страшные вы всё-таки существа.
— Нельзя снимать с меня Борд! — на ходу сочиняет Ён. Их главарь, Дед, может, что-то и знает о программах и роботизированных помощниках, но его здесь нет. А эти ребята наверняка понятия не имеют, для чего нужна Борд и на что она способна. Так почему бы не выиграть немного времени, приукрасив некоторые из её свойств. — На ней сохранено слишком много информации.
— Да и плевать на неё.
— Большая часть важных материалов хранится на ней, — разочарованно продолжает Ён. Им взаправду не нужна воля Гао? Они совсем не боятся потерять её. Тогда что же им нужно? Ён по-новой пытается обвести Врача вокруг пальца, терять-то всё равно нечего: — Если снимете её, я всё забуду.
— Не может такого быть, — смеётся Врач, ни чуть не расстроенный ложью. Наоборот, кажется, неловкие потуги выкрутиться его веселят: — Ух, скольких я обезбордил на этой кушетке! — Затем пыл его поутихает, и он говорит более серьёзно: — Сотни раз снимал эти ваши Борд, в общем, и ещё никто при этом не забыл, как его зовут и кем он является.
Сотни раз… К Ёну вдруг приходит осознание, что он разговаривает не с обычным человеком. Судя по его недавним обсуждениям с Дилем, они распродавали людей по частям. А это неопределённое количество, «сотни», беззаботно произнесённое его заячьим ртом лишь подтверждает сказанное ранее и даёт увидеть реальные масштабы их бесчеловечности. Улыбка при упоминании о преступлениях не смягчает жестокость совершённых поступков, а вселяет страх. Нет, не просто страх. Она словно змея, от укуса которой по всему телу ядом распространяется ужас. Но жутко даже не это. Жутко то, что сам он спокоен — для него совершаемые в этом кабинете операции являются совершенно обычным делом.
— Ты чего побледнел? — прекращает донимать Ёна Врач. — Это ведь ерунда, — быстро догадывается он о сути проблемы. Не так уж много он и сказал, чтобы не понять, с чего его собеседник вдруг сравнялся цветом своего лица с побелкой. — Мы не организация, и даже не банда, коих здесь больше, чем крыс. — Он тянет руку к Борд, но Ён, как и он, не собирается сдаваться: