Розовый Дождь

Гастон растерянно оглянулся, взглянул на Королеву, целиком ушедшую в себя, а потом развел руками и сказал:

– Ну, во–первых, я не ваш король – у вас есть Королева. По законам Авалона…

– Прекрати, Гастон! – вдруг резко бросила Эсмеральда, которая при слове «Королева» словно очнулась от сна. – Авалон на дне морском, как и мой несчастный муж, которого убил его собственный ублюдок! – Она бросила тяжелый, исполненный ненависти и невыразимой горечи взгляд на Люка, который тут же побледнел и осунулся.

– Мама! – возмущенно воскликнула Милена, но та жестом велела ей замолчать.

– Довольно играть комедию! Для меня эта корона – как могильный камень на моей голове! Забирай ее себе, как ты всегда и мечтал, восседай на троне посреди любящего тебя народа, правь и изображай из себя Роланда Древнего! Только вот посмотрим, будут ли тебя боготворить твои подданные, замерзая в сырых жилищах и умирая от старости и болезней! – Эсмеральда сняла с головы золотую корону и водрузила ее на голову Гастона так стремительно, что тот не успел ей помешать, и бросилась к выходу из залы.

По собранию прокатился шум негодования и удивления.

Но тут со своего места взмыла в воздух Стелла и, стремительно подлетев, встала перед Королевой, мешая ей уйти.

– Мы все понимаем твое горе, сестра, особенно я… Поверь мне – я тысячелетиями тосковала по своему потерянному мужу, хотя ни одна душа, кроме моих дочерей, не знали об этом! Но в своем горе я призываю тебя быть справедливой! Гастон никогда не стремился к власти, ты прекрасно знаешь это сама, а в гибели твоего мужа, как и миллионов других, я повинна гораздо больше, чем сын несчастной Лили! Я создала Излучатель, я создала Зону, хотя и из благих побуждений… Но согласись и с тем, сестра, что именно благодаря этому злосчастному Пределу ты и встретилась со своим любимым, и провела все эти годы счастливо, после десяти тысяч лет одиночества! И у тебя четверо замечательных детишек и уже родился внук… Разве это само по себе не замечательно? – Стелла невольно улыбнулась, взглянув на пухленького малыша. – У меня, например, были десятки тысяч внуков и внучек, но ни одного из них я не знала даже по имени и не могла их воспитывать, а ты можешь с ним даже и понянчиться сама! Разве это не прекрасно?

Эсмеральда покраснела как мак, а потом, упав в распростертые объятия Стеллы, горько зарыдала.

Даже самые грубые и жесткие сердца не могли не расчувствоваться и по многим щекам, оставляя влажные дорожки, поползли слезы. Всем было жалко Королеву, от которой они не видели ничего, кроме добра. Люк встал со своего места и подошел к Эсмеральде, положив свою тяжелую руку на ее тоненькое плечо.

– Я сожалею, что так вышло, Ваше Величество, – тихо произнес он. – Но я уверен, что если бы тут стоял Ваш муж и мой отец, которого я знал только несколько часов, он бы попросил Вас простить меня… Незадолго до смерти он говорил о Создателе, о том, что Он гораздо ближе к нам, чем кажется, и мне думается, говорил он об этом не случайно. Он что–то знал… Знал что–то такое, что ни мне, ни Вам не известно.

Но Эсмеральда резким движением отстранилась от Стеллы, сбросила со своего плеча руку Люка и немигающим, полным ненависти взглядом, уставилась на его лицо, на его единственный уцелевший глаз.

– Молчи! Молчи, волчонок! До конца жизни я буду ненавидеть тебя, и хоть во мне нет больше магической силы, но проклятие фей еще сбывается! Я… Я… – но тут уже Гастон, взяв обезумевшую вдову в свои медвежьи объятия, зажал ладонью ей рот.

– Довольно проклятий и ненависти, сестричка, довольно! Сегодня день примирения и прощения, через неделю – Новый год – год нового тысячелетия – и мы не должны допустить, чтобы новая Эра началось со зла! – Эсмеральда бессильно кивнула и Гастон, взяв ее за руку, повел обратно к трону. – Грядет новая Эра и, как знать, может быть, нас еще много хорошего ждет впереди.

– А я больше не верю в светлое будущее. Я больше не верю в добро, я больше не верю в счастье, моя жизнь окончена… – мрачно и отчетливо произнесла Эсмеральда. – И я не верю больше в Создателя! Если бы Он был на самом деле, Он никогда бы этого не допустил – Безликого, чудовищ, смертей, убийства моего несчастного Принца! Его выдумали феи, чтобы оправдать свою власть над людьми, тешить его именем свое тщеславие – Лили была в этом права!

Шум возмущения и негодования от такого чудовищного богохульства заглушил ее голос. Стелла озабоченно переглянулась со своими дочерями и с Жемчужно Белой – такого скандала еще не видывало Сообщество! А Эсмеральда глкхо зарыдала, теперь уже на груди своей дочери, Милены.

Никто не знал, что и делать. Королева была безумна, хотя ее горечь разделяли в этот день сотни тысячи матерей и жен. Стелла и Жемчужно Белая решили увести ее в спальню, от греха подальше. Люк кусал до боли губы – радость от завтрашней свадьбы напрочь покинула его. Даже Гастон был в прострации…

Но тут произошло то, чего меньше всего на свете могли ожидать присутствующие.

– Думаю, Лили бы с тобой сейчас не согласилась, Эсмеральда! – раздался сильный, властный и в то же время необыкновенно мелодичный, мягкий и гармоничный мужской голос

Что тут началось! Люди и волшебницы вскочили со своих мест, кое–где попадала посуда, стулья. Пурпурные феи, все как одна, набожно сложили свои бело розовые, изящные ручки и ахнули. Даже Азаил, хитро спрятавшийся в темном углу, у каминной трубы, словно настоящий таракан, в надежде поживиться остатками пира, свалился на пол от неожиданности – уж ему этот Голос был знаком лучше, чем кому бы то ни было!!!

– А что касается твоего мужа… Он уже ждет тебя в другом мире, там, куда, Я, надеюсь, отправишься со Мной и ты. Разве ты не помнишь, что не в Моих правилах разлучать влюбленных?

Эсмеральда удивленно, с широко распахнутыми от ужаса глазами, посмотрела в ту сторону, откуда исходил голос, и ее глаза увидели… Всего лишь скромную коренастую фигуру священника в шерстяной черной рясе и колпаком прокаженного на голове. Она указала на него дрожащим пальцем и прошептала непослушными губами:

– В–вы… в–вы…

– Отец Эйсмер! – воскликнул на весь зал удивленный Асмунд.

– Да, это Я! Ну… или почти… Я… – произнес отец Эйсмер, вставая из–за стола и снимая с лица холщовый колпак. Под ним скрывалось круглое лицо – обычное, человеческое – с приятными крупными чертами лица, жизнерадостными ямочками на пухлых щеках, выбритой священнической тонзурой на макушке, но… в то же время и совершенно необычное! Его лицо, глаза излучали неземной свет и от этого яркого света зажмурились все, даже Стелла, Эсмеральда и Жемчужно Белая, а Азаил, словно таракан, снова заполз в самый темный угол.

3.

Свет заполонил всю залу, даже пламя огня в камине исчезло, словно растворилось в нем. Многие люди упали на колени в испуге или в благоговении. Но свет этот сильно отличался от того, каким разило своих врагов беспощадное Непобедимое Солнце. Тот свет был жгучим, палящим, убивающим, как пламя солнца в мертвой пустыне. Он подавлял волю и разум. Свет же, исходивший от добродушного лица и глаз отца Эйсмера, был ласковым, теплым, добрым, как свет весеннего солнца, дарящего всему миру жизненную силу, пробуждающего силу любви и плодородия, как свет, который источает лицо любящей матери, ласкающей свое дитя. От этого света у всех из глаз хлынули слезы – но не слезы боли, а слезы умиления и тихой радости.

Сколько продлилась эта немая сцена, не знал никто, так как время в тот момент словно остановилось. Мгновения душевной радости и мира были так сладки, что каждому хотелось, чтобы это состояние продлилось еще хоть чуть–чуть, но… Свет постепенно становился все менее ярким, и вот уже сквозь него стали проступать силуэты мебели, обстановки, людей…