Розовый Дождь

Глухой шепелявый голос, напоминающий нечто среднее между шипением змеи и жужжанием навозной мухи, резко и неприятно ворвался в сознание юноши как раз тогда, когда тот, увлекшись посторонними воспоминаниями, упустил мысль о Потоке и рухнул из–под потолка прямо на пол.

– Ой, дядя Азаил, прости меня, я просто задумался немножко… – пробормотал он виновато, потирая ушибленный зад.

Но паукообразный монстр с тускло мерцавшими в полутьме белесыми насекомьими глазами, не слушая оправданий своего так не вовремя размечтавшегося ученика, стремительно прыгнул на него и стал бить наотмашь мохнатыми лапами по лицу, пинать по бокам, по спине.

– З–з–з–з–з–з–запомни, щ–щ–щ–щ–щ–енок–сссс, я тебе не «дядя», з–з–з–з–з–запомни! «Учитель»! «Учитель»! «У–чи–те–ль–ссс»!!!

– Учитель, премудрый учитель, ой, больно! – не выдержав, пронзительно закричал юноша, когда удар пришелся по чувствительному месту внизу живота.

Наконец, паукомонстр перестал бить несчастного юношу и тот смог, охая и потирая ушибленные места, встать. Из носа шла кровь, лицо – в царапинах и синяках, все мышцы болели.

Но для молодого колдуна это не составляло проблемы. Он тут же вернул свою мысль к Потоку, пробормотал стандартные формулы болеутоляющих и кровоостанавливающих заклинаний и через пару минут был в норме.

– Не думай, не думай, не думай, да–ссс! Никогда–ссс не думай ни о чем, когда колдуеш–ш–ш–ш–шь! Понял, щ–щ–щ–щ–щенок? – все шипел монстр, угрожающе протягивая первые две паучьи лапы с острыми черными когтями к лицу юноши.

– Понял, Учитель, Премудрый Азаил! – с готовностью ответил он, боясь очередных побоев.

– Ду–р–р–р–р–рак, ты, болван! Я ж–ж–ж–ж–ж–е о тебе, щ–щ–щ–щ–щенок, забочус–с–с–с–ь! В бою рас–с–с–с–с–сеяннос–с–с–с–с–сть мо–ж–ж–ж–ж–ж–ет с–с–с–с–с–стоить тебе ж–ж–ж–ж–жизни! Ну, ш–ш–ш–ш–што стоиш–ш–ш–ш–ь, лентяй, ш–ш–ш–ш–што стоиш–ш–ш–ш–шь, время тянеш–ш–ш–ш–шь, а ну, снова, ещ–щ–щ–щ–ще раз–з–з–з–з…

И упражнения в левитации продолжалось снова и снова. Юноша еще не раз падал с потолка на пол и получал «на орехи» от Учителя, пока, в конце концов, ближе к полуночи, не научился порхать как мотылек.

Да, Учеба была настоящей отдушиной для юноши, настоящим отдыхом после многочасовых рутинных дел. Но не только она.

В определенное время – в день своего рождения, в день рождения матери и еще в некоторые дни, значения которых он не знал – Учитель устраивал для юноши «праздник». Вечером, вместо Учебы, он в полной темноте доставал откуда–то иссиня черный шар и прикасался к нему своими тонкими усиками – вибриссами. Шар тотчас же вспыхивал, в его черной глубине начинали хаотически бегать фиолетово – лиловые искорки. Затем излучение, исходившее от шара, обретало форму картины, объемной картины.

Именно тогда юноша впервые увидел «Золотой Чертог» – так он про себя прозвал дворец или башню, полностью сделанную из сверкающего на солнце золотого кирпича –, который гордо как боевое знамя на башне замка возвышался на гребне высокой горы. Изнутри Чертог весь был покрыт сверкающими полированными золотыми зеркалами. Вокруг Чертога – сад, густо обсаженный золотыми деревьями, по ветвям которых скакали, весело вереща, стайки золотых говорливых мартышек и золотых попугаев.

За пределами Золотого Чертога, куда ни кинь взгляд – бескрайние просторы горных пиков, упирающихся седыми от снега вершинами в облака, над которыми парят исполинские многоглавые орлы; бездонные ущелья, высокогорные изумрудно зеленые луга.

Юноша, ничего не видевший в своей жизни кроме унылых плоских ледяных пустынь и рощ карликовых деревьев, упивался роскошными видами, всякий раз с затаенным дыханием ожидая появления главного лица в этом представлении. ЕЕ…

Когда ему казалось, что сердце вот–вот вырвется из груди от волнения и нетерпения, вдруг картинка менялась. Перед его восхищенным взором возникало изображение комнаты, стены, пол и потолок которой искусно отделаны каменными плитами из темно зеленого малахита. В этой комнате, за малахитовым же, отполированным до зеркального блеска столом, сидела ОНА – Само Совершенство.

Округлое, чем–то напоминающее солнечный диск, лицо, длинные и прямые как солнечные лучи золотистые волосы, длиннополое платье, словно сотканное из солнечных волокон и – поток жгучего солнечного света из пустых глазниц!

Эти мгновения созерцания совершенной красоты и величия в образе его родной матери казались ему самыми счастливыми мгновениями его жизни.

А потом Учитель снова и снова рассказывал ему одну и ту же историю. Что все, что он видел, было некогда владением его матери, которую коварно убили ее враги – злобные завистницы «белобрыс–с–с–с–сые летуньи». И если он будет прилежно учиться и со временем овладеет вершинами воинского и магического мастерства, то сможет отомстить за свою мать и вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения – Золотой Чертог и все примыкающие к нему владения.

И каждый раз юноша искренне клялся в том, что он совершит все это и будет очень, очень прилежно учиться. И клятву свою – исполнял, исполнял, как мог, от всей души, от всего сердца. Можно сказать, что юноша только и жил – от вечера до вечера, от Учебы до Учебы, от одной встречи со своей солнечной матерью до другой – и только это по–настоящему и поддерживало в нем силы и не давало сойти с ума в бескрайнем лабиринте белого безмолвия.

3.

Все это пронеслось в сознании юноши, когда он в очередной раз шел на охоту.

Как обычно, перед ним, сколько хватало глаз, расстилалась плоская, словно поверхность стола, белая ледяная пустыня. По корке лежалого снега белой змейкой вилась поземка, дул, как всегда пронизывающий до костей, северный ветер. Иссиня черное небо давило на грудь – полярная ночь вот уж как месяц вступила в свои законные права.

Юноша, как обычно наглухо укутанный, словно рыцарь в полный доспех, в теплую одежду – шубу, ушастую шапку, штаны и унты, сшитые из шкуры и меха полярного медведя, убитого им на охоте, на лыжах шел сквозь ледяную мглу. За собой он тащил деревянные сани, предназначенные для будущей добычи, а впереди бежали, звонко лая и виляя своими баранкой загнутыми кверху пушистыми хвостами, полярные белые собаки – Белка, Стрелка и Гром.

Собаки были в приподнятом настроении оттого, что недавно учуяли северного оленя. Юноша знал, что, взяв след оленя, собаки приведут его к нему непременно.

Но мысли его занимала отнюдь не предстоящая охота.

Воспоминания о давно минувших днях сменились воспоминаниями о недавних событиях, совершенно необычных событиях.

Дело в том, что в последние недели две юноша регулярно наблюдал какие–то странные яркие вспышки за горизонтом, но что это за вспышки – он так толком и не узнал. На северное сияние явно было не похоже. У северного сияния свет ледяной, холодный, а те вспышки были яркие, слепящие, сродни солнечному свету.

Юношу разбирало жуткое любопытство, но всякий раз ему что–то мешало выяснить, в чем дело: то полярный медведь выйдет на охоту и приходится быть настороже, то собаки возьмут след оленя, который уведет его в сторону, то разыграется такая снежная буря, что приходится поскорее уносить ноги.

Вспоминая об этих таинственных вспышках, юноша в какой уже раз проклинал себя за нерешительность и клялся самому себе, что если они повторятся, то он обязательно, во что бы то ни стало, выяснит, в чем дело, даже если это ему будет стоить добычи или даже жизни!

И как только он подумал об этом, вспышки возобновились.