Елена

К тому вечеру (который, без сомнения, следовало notare albo lapillo[12]), когда выйдя с шумного, но трогательного спектакля, Елена и Олев, отстав на пару шагов от болтливых журналисток, шли по улице Чехова в сторону Садового кольца, торопливо пересказывая друг другу свои взгляды на театр, на жизнь и даже отдельные фрагменты собственных биографий, минуло почти три года со дня, когда Елена, неожиданно не только для Артема, но и для себя самой, собрала вещи и вернулась к родительскому очагу. Конечно, не все вещи, а только один саквояж, за остальным своим гардеробом и прочими предметами она являлась по субботам и воскресеньях в течении месяца или двух, а может, и трех, пока не унесла все, за исключением кухонного гарнитура, оставшегося покинутому мужу в утешение (если он в таковом нуждался) и на память (уверенности в том, что он мечтал о сувенирах, которые подогревали бы его стынущие быстро, как снятые с огня макароны, воспоминания, у нас, признаться, тоже нет). Артем препятствий ее протяженному во времени уходу не чинил, правда, ему предстояло нести не самый комфортный для мужских плеч крест домашних забот (и работ), но в последнее время Елена, как и всякая неудовлетворенная женщина, преисполнившись желчи, почти безостановочно изливавшейся в виде переходящей в сарказм иронии, изрядно допекла его своими шпильками, и хотя она по-прежнему самозабвенно смеялась над его шутками и восхищенно выслушивала премудрости, которые он выдавал на гора гораздо чаще, чем то, что делают обычно молча, но с большими энергетическими затратами, периодически она устраивала короткие, но бурные сцены с рыданиями и отпеванием своей неудавшейся жизни, и Артем потихоньку пришел к мысли, что стирка с уборкой и даже неловкие кулинарные потуги с малосъедобным результатом предпочтительней утомительного сосуществования с чересчур пылкой и чрезмерно требовательной, как он полагал, женой. Таким образом Елена постепенно или, имея в виду перемещаемые предметы, поэтапно заняла в отчем доме свое прежнее место. Сумрачный Торгом, сдвинув, правда, брови, но безмолвно, принял блудную (если бы!) дочь обратно. Для него, надо признать, возвращение Елены было испытанием если не тяжким, то уж, во всяком случае, не из легких, ведь если в Армении (в последние десятилетия, о прошлом говорить не будем) один развод… ну не в порядке вещей, так не скажешь, это было бы злостным преувеличением, но все же приемлем, хотя его субъекты неизбежно становятся предметом всяческих смутных подозрений и сомнений, то второй уже вне пределов всякой толерантности, и упомянутые сомнения с подозрениями нарастают даже не в геометрической прогрессии, нет, перед подобным ростом спасовала бы и экспонента. Особенно, когда дело касается женщины. А уж если и второй брак не принес плодов в лице хотя бы одного ребенка, тут трубное мычание священной коровы перекроет голос любых чувств, которые эта женщина, будь она даже раскрасавицей из раскрасавиц, способна в противном (не отвратительном, хотя и это не исключено, а противоположном) поле пробудить. Так что Торгом вполне резонно опасался, что в третий раз покупать приданое ему не придется (отдавая ему справедливость, надо признать, что эта перспектива ему облегчения не приносила). С другой стороны, то же упрямое травоядное (ибо корова, будучи возведена в ранг священной, переупрямит любого осла) заставляло его принять распад очередного бездетного союза, как должное или, вернее, как неизбежное зло. Заметим, что узнав о причинах создавшегося положения – не от Елены, разумеется, но от смущенной Осанны, которой Елена с запинками и заминками, но все же поведала печальную истину, Торгом даже намекнул – опять-таки не Елене, а ее матери, потрясенной подобным намеком до основания, на допустимость вмешательства третьей силы, о чем иногда подумывала и Елена, но ее размышления не выходили за рамки теории, ее старомодной совести и истинно женской физиологии претили подобные совмещения, не вдохновляло ее и жизнеописание леди Чаттерлей, тем более что в советское время познакомиться с таковым у нее возможности не было, но даже если б и была, она не предпочла б, следуя примеру леди, нижнюю половину тела верхней, а продолжала бы искать целое. Уход от Артема, заметим, в определенной степени и был плодом этих исканий, незадолго до принятия судьбоносного, как выражаются неизбежно склонные к гиперболам политики, решения Елена заглянула по какому-то делу в свою бывшую поликлинику, которая, между прочим, отдельно взятой поликлиникой не являлась, а была частью медобъединения, то есть соседствовала и даже сожительствовала с больницей, так что Елена совсем не чудом, а вполне закономерно, в ходе пробежки по кабинетам бывших сотрудников и сотрудниц, столкнулась у своего давнего приятеля рентгенолога с новым в больнице, спустившимся по какой-то надобности с горних высот (хирургическое отделение размещалось на верхнем восьмом этаже) хируром по имени Арарат. Ага, скажет читатель, навострив уши, вернее, заострив взор, но на сей раз он ошибется, разочарованная Артемом Елена уже не реагировала на магическую букву подобно подсолнуху, который, истосковавшись по теплу и свету, тянет головку к небесному их источнику. Более того, забегая вперед, сообщим, что после приключения с Араратом (которого впоследствии в кругу ее подружек уничижительно называли Араратской низменностью), Елена и вовсе стала в полном смысле слова шарахаться от буквы А и если не перенесла свою свежеприобретенную неприязнь к ней на женский пол, то лишь потому, что ее лучшая подруга Ася тоже начиналась с рокового знака. Отметим, кстати, что Асе Арарат не понравился с первого взгляда, в отличие от Елены, которой он приглянулся сразу, поскольку был, можно сказать, даже красив, правда, простоватой, арабо-индийской красотой (если судить по соответствующему киноискусст… простите, читатель, мы оговорились, конечно же, кинематографу), и холост, хотя мужчина, который к тридцати трем годам ни разу не женился, вызывает неопределенные подозрения – если он не Иисус Христос. Однако, с Христом у Арарата, кроме целибата, ничего общего не наблюдалось, во всяком случае, он не умел прощать грехи, к каковым причислял и разводы, что выяснилось уже позже, а именно, после того, как Елена в очередной, как язвили недоброжелатели, раз обрела свободу (впрочем, особой ценностью ей это приобретение уже не казалось, скорее, напротив, и наверно, правильнее было б выразиться так: утратила несвободу). Нельзя, конечно, сказать, что Арарат уговаривал ее разойтись с мужем, предлагая взамен собственные руку и сердце. То есть, сердце он ей предлагал многократно и многословно, преподнося его, тахикардично трепещущее, на пестро расписанном металлическом подносе, простите, на маленькой белой с золотым ободком тарелочке для хлеба, сердчишко-то было крохотное и на огромном подносе могло затеряться, показаться деталью рисунка. Но что касается руки… Рука и сердце не всегда идут рука об руку – этот незатейливый каламбур пришел Елене в голову перед тем, как, затворившись в ванной от любопытных глаз, она в очередной (теперь уже без преувеличений) раз залилась слезами и торжественно поклялась себе отныне…

Однако читатель уже, видимо, воображает, что Елену ничего, кроме мужчин, не интересовало, не волновало, не притягивало, что они и только они были единственной сутью ее жизни, смыслом существования и основой бытия… Простите, читатель, вы неправы. По крайней мере, не совсем правы. Конечно, в жизни любой нормальной женщины (вычеркнем сразу из той категории, которую мы подразумеваем под словом «норма», феминисток и лесбиянок, а также безнадежно фригидных представительниц прекрасного пола – разновидности, во многом перекрещивающиеся, кто пополняет ряды феминисток и лесбиянок, как не фригидные женщины, и разве не феминистки все или большинство лесбиянок, и не лесбиянки те из феминисток, которые не совсем лишены способности испытывать сексуальное возбуждение?), в жизни нормальной женщины мужчины занимают главное место, правда, не в одиночестве, а в комплекте с ребенком (детьми). Если попробовать подойти к проблеме математически, то окажется, что двучлен «мужчина плюс дети» занимает в среднем от пятидесяти до восьмидесяти процентов ареала женских чувств или интересов, как хотите. Попадаются, конечно, особи, для которых эта цифра возрастает чуть ли не до ста, но нет практически нормальной (подчеркнем еще раз, нормальной) женщины, для которой она упала бы ниже пятидесяти. При этом соотношение внутри самого двучлена тоже неустойчиво. При отсутствии детей упомянутый сектор ареала принадлежит мужчинам полностью, появляющийся ребенок сразу оттесняет собственного отца, отбирая у него часть до сего момента направленного на него чувства. Какую часть? Это уже зависит от конкретной женщины, от того, кинется ли она, очертя голову, в материнство, дав вытеснить прочие свои чувства на периферию, или сохранит за мужчиной достаточно пространства, предсказать развитие событий сложно, ибо обусловлено оно процессами глубинными и неопределенными. Обычно ареал достаточно стабилен, и если иной раз материнство начинает подчинять себе женщину целиком, захватывая все новые территории, надо полагать, что территории эти были предназначены ему изначально и просто заполнялись иными интересами в силу естественного закона о природе, не терпящей пустоты. Точно так же отсутствие естественных хозяев ареала приводит к расползанию иных эмоций и интересов, заполняющих его пустоту. И множество бодрых и бравых женщин, щеголяющих своим одиночеством, посвященным науке или искусству, а ныне и бизнесу, на самом деле есть некое подобие приготовленных для фокуса яиц, из которых вытянули шприцом белок и желток, и заполнили скорлупу водой.