Путь к колодцу

– Моя дорогая Люба,– раздался спокойный немного грустный голос позади: – Вы опять погружаетесь в бездны поэтического восприятия… Не мучьте себя.

Я резко обернулся, в глубоком кресле у небольшого инкрустированного слоновой костью столика сидел худощавый мужчина лет пятидесяти, держа в руках изящную кофейную чашечку на блюдце, он помешивал её содержимое ложечкой. Приветливо улыбнувшись, он слегка кивнул мне:

– Да и молодого человека. Он вряд ли в состоянии вынести эмоциональный груз ваших откровений.

Девушка, грустно улыбнувшись, как бы извиняясь, легонько коснулась пальцами моего плеча.

– Евгений, не желаете ли кофе? – предложил мужчина.

Странное впечатление произвела на меня эта пара – она, растерянная какая-то очарованно чарующая… И он – безоговорочно принятый мною истинным аристократом, олицетворяя всё лучшее, что приписывается этому сословию – утончённый вкус в манере держаться и одеваться, предельную и тоже время сдержанную доброжелательность, законченность и отточенную пластику каждого жеста. Я поверил им сразу, это получилось совершенно помимо сознания, – ощущение, что знаком я с ними всю жизнь.

Я подошёл к столику и занял кресло, на которое он, улыбнувшись, указал взглядом. Девушка, которую называл он Любой, подошла и стала рядом с ним, положив руку на спинку его кресла, с необычайной серьёзностью глядя мне в глаза.

– Люба, поухаживайте за нашим гостем.– предложил он ей, но она неотрывно требовательно и доверчиво смотрела мне в глаза, ожидая чего-то – как будто должен я сейчас совершить, или сказать что-то необычайно важное. Меня это нервировало, вновь возникалоощущение, что веду я себя не так, что-то упуская… Проклятый комплекс неполноценности… Фрейд с его теориями… Разве объяснить, каким идиотом можно чувствовать себя под таким серьёзным и требовательным взглядом.

Что бы избавиться от нелепого этого ощущения я, налив из кофейника кофе в чашку, ухватился за неё и, расплёскивая кофе, принялся со звоном крутить там ложкой, забыв положить туда сахар.

– Вы простите, пожалуйста, Любу, она…– мужчина, чуть повернувшись, улыбнулся ей одними глазами: - Она живёт в странном мире…– легонько развёл он кисти рук, сочувственно с неуловимым налётом иронии добавил: –Всем поэтам присущ этот благородный недостаток. Они органически не способны овладеть элементарной логикой.

– Но почему же?– я честно пытался поддержать беседу, боясь поднять взгляд на девушку, но вникать ещё и в смысл беседы? Это уже было выше моих сил.

– Не правда. Я логична, я очень логична…– тихо эхом отозвалась девушка, околдовуя самой мелодией своего голоса: – Просто я не умею притворяться и казаться смелой, когда мне страшно…

Растерянно я взглянул на нее:

– Но что пугает вас? Чего вы боитесь?

Она зябко передёрнула плечами:

– А вы не боитесь? Оглянитесь! – и, отводя взгляд, тихо добавила: – Того что происходит… А ещё больше того, что не происходит…

Не понимая, я оглянулся на мужчину.

– Вероятно, нам трудно это понять, – пожал он плечами: – Мы слишком доверяем разуму, поверяя все ощущения его логикой.

– Не понимаю. Разве это недостаток? – удивился я. Сосредоточенно разглядывая фарфоровый кофейник, стоящий на столике, он потёр подбородок, устало поморщившись: – Наверное, это склад мышления, и как узнать, что определяет его? Одни верят, другие не верят, а вот почему..?

– А причём здесь ещё и склад мышления? – замотал я невольно головой, не улавливая связи между всеми этими понятиями. Он недоумённо с растерянностью взглянул на меня:

– Тут, наверное, необходимо попытаться осознать собственное понимание – само понятие – понял. В чём оно выражается, чем начинается и когда завершается…

Я честно задумался, пытаясь понять – что же я ощущаю, в момент, когда вдруг возникает во мне понимание чего-то.

Девушку же эта тема оставила равнодушной, и она отошла к роялю, и вскоре до нас донеслись тихие звуки печальной мелодии, наигрываемой ею.

– Понять, это увидеть взаимосвязь неизвестного с известным. – пытался я как-то объяснить свои представления: – Наука этим и занимается – с помощью простых понятных элементов, строя более сложные структуры…– неожиданно для себя я вдруг совершил маленькое открытие, открыв сам для себя сущность науки. Мужчина с пониманием смотрел на меня:

– Формулировки интересны, но, мне кажется, они всего лишь желание объяснить эмоцию, само ощущение понимания, возникающее у человека. Нечто, что окрыляет и воодушевляет человека, заряжает его какой-то энергией жизни…

Его слова, звучащие под звуки музыки, вызывали во мне странные ощущения, переворачивая мои представления. Логика отступала, уступая место тревожному ожиданию.

– Для каждого человека – продолжал он – Понимание, уровень его у каждого человека различны. Одному вполне достаточно чьего-то авторитетного слова, что бы успокоиться и перестать обращать внимание на непонятное. Так поступают дети – они не уточняют его, раз он таков, значить он таков и есть. А для других необходимо обоснование и взаимосвязь с уже известным, принятым ранее, по детски, на веру, – это научный метод, с её развитой системой моделей и доказательств. А для третьих..? – грустно улыбнувшись, он сочувственно вздохнул: – А третьи не удовлетворяются этим доказательством, они б и рады верить авторитетам, но подсознание тревожит их эмоцией, ощущением зыбкости принятых основ – аксиом, не даёт им покоя, за каждым понятием видится им жуткая бездна неизвестного. И потрясает их наш мир, стоящий на столь зыбком фундаменте…

Эго объяснение заинтересовало меня, но и удивило:

– Но почему зыбкость нашего мира? – принимаясь уже за третью чашечку кофе, поинтересовался я.

– Вот видите, – он доброжелательно улыбнулся: – Мы с вами верим в объяснения, верим авторитетам, и не вызывает у нас сомнения надёжность понятий, положенных в основу нашей цивилизации.

– Но мне казалось, что ни чего не принимаю я на веру, и всё пытаюсь осмыслить критически.– дажеэтими «казалось и пытаюсь» я попытался иллюстрировать критичность своего восприятия, показывая, что даже здесь я сомневаюсь. Он негромко рассмеялся:

– Замечательно. Но вы пробовали понять, – а чем вы пытаетесь критически осмысливать? Какой позицией? Каким методом? Что используете вы в качестве аксиом безусловной веры – принимаемых в качестве фундамента собственного понимания мира.

Озадаченный, я потёр подбородок: – То есть, критически осмысливая окружающее… – задумчиво потянул я, он утверждающе кивнул головой, сочувственно глядя на меня, продолжил:

– Вы всё, как бы, измеряете линейкой своего понимания, но вот саму линейку… Как и чемеё измерить? И тем более понять, откуда она у нас взялась?

– А как же тогда люди…– в замешательстве, пытаясь вспомнить, я щёлкнул пальцами: – Люди, которые за всем видят бездну, что у них за линейка..?

– Нам ли понять душу философа и поэта? – внимательно взглянул он мне в глаза: – Нам ли судить о них? Они расширяют наш мир, отодвигая основы-аксиомы всё дальше и дальше вглубь неведомого. А мы? Можем понимать это, а можем не понимать… Можем любить их и восхищаться, а можем не понимать и призирать…

Разговор это уже всецело поглотил моё внимание, когда, вдруг, что-то заставило меня резко обернуться к одной из входных дверей. В первое мгновение мне показалось, что я натолкнулся на чей-то холодно-сосредоточенный взгляд, но колыхнувшись, портьера сразу же скрыла его.

– Кто это там? – в непонятной тревоге спросил я, указывая на вход и невольно поднимаясь. Мужчина равнодушно пожал плечами, даже не взглянув в сторону входа:

– Сходите… Возможно к вам?