Страница 28 из 73
И стоял я уже на сцене, глупо улыбаясь, лицом к вдруг притихшим, почувствовавшим по моей улыбке, что-то неладное коллегам. Стоял,расставив ноги на ширину плеч, как того требуют на занятиях по физподготовке, стоял, не зная, что делать дальше…
И вдруг, необычайное волнение волной холода окатило меня, перехватив на миг дыхание, руки мои взлетели вверх и, ритмично покачиваясь с ноги на ногу, плавно и медленно начал я этот страшный и холодящий непостижимой жутью танец, но всё быстрее раскачиваюсь, подчиняясь какому-то внутреннему ритму. Судорожные волны прокатываются по моим мышцам, заставляя извиваться в самых неестественных телодвижениях. Сначала плавные и несильные, они во всё ускоряющемся темпе корчат меня… И вот уже слышу я, как топоту моих ног на сцене, вторит иной, глухой неестественно-мощный звук невидимых литавр, он, казалось бы, воспринимается не ушами – всем телом, каждоё его клеткой, вибрирующей в такт каждому низкому гулу литавр…
Уже весь зал, все зрители, в гипнотическом трансе, вскочив на ноги, повторяет за мной мой танец, заламывая руки над головой… И вдруг:
– Один! – срывается хриплый вопль с пересохших от ужаса моих губ, и глухо отзывается зал: – …дин!
И уже не литавры – мощный симфонический оркестр, океаном звуков мотает нас в своём могучем прибое…Уже чья-то огромная зловеще-багровая смутная тень встаёт между мною и всем остальным залом… И похолодел уже позвоночник в предчувствии ужаса непостижимого… Как вдруг:
– Неее…т! Неее…на…до! –Иступлённый женский крик разорвал цепь неизбежного… И всё прекратилось… Умолк мгновенно, на полу ноте таинственный оркестр… Вяло, нехотя рассеялся бледно-багровый туман…
И я проснулся весь в холодном поту от непонятного ужаса. Ни когда мною не овладевало столь сильное ощущение страха, от видения беспомощного тела моего в чужих равнодушных руках…
Напряжение постепенно отпускало меня, и я помассировал разболевшееся вдруг впервые в жизни сердце.
«Ну почему Один?» – думал я: – «Да откуда я вообще знаю об этом, давно забытом самими скандинавами, воинственном божке их.» Незаметно вновь заснул я и разбудила меня на удивление знакомая мелодия, угадываемая легко в скрипе дверей сарайчика.
– Пора, голуба, пора… Вставай уж…– чем-то озабоченная говорила, вошедшая Амвросиевна, осматривая уставленные берестяными шкатулочками полки у дальней стены сарая.
Несмотря на ночной кошмар, чувствовал я себя прекрасно, настроение было великолепным, и толькоглубоко, глубоко на самом донышке осознанного, сохранялся тяжёлый тёмный осадок ужаса от ночного кошмара. Как неразорвавшаяся бомба, затаился он там до поры, пугая меня даже памятью о себе, ощущением холода ужаса им порождаемого…
В избушке я уже привычно сел на прежнее место за столом, бездумно рассматривая разрисованную уже не меандром, а каким-то сложным растительным орнаментом печь и Амвросиевну, достающую из неёухватом чугунок со снедью.
– Щас поснидаем и к Мудрецу пойдём…– пообещала, поймав мой взгляд.
Этот поход к Мудрецу..? Не знаю, как это объяснить, он не пугал меня, не то – скорее беспокоила его необходимость, неотвратимость, что ли? Слова, слова – как мало начинаете вы выражать, когда возникает необходимость обрисовать нечто большее, чем может охватить взгляд, когда сам не понимаешь причину тревожного ожидания, охватившего тебя. Когда каждый звук заставляет вздрагивать, испугано втягивая голову в плечи…
«Язык дан дипломату, что бы он лучше скрывал свои мысли» – смысл этого высказывания начал доходить до меня. Я начал понимать, что важно уже не слово – оно всего лишь вершина айсберга, а под ним прячется целый комплекс планов, целей, чувств… Каждое наше слово прожектором пронизывает личность, высвечивая перед понимающим взглядом таинственный мир подсознания человека, ему самому совершенно непонятный. Побуждающие мотивы, желания…– это всё скрывается за каждым словом, но понимание этого мучит. Когда открываешь такое в самом себе, перестаешь думать о собственных словах, все мысли сводятся к поиску мотивов, заставившие их произнести …
«Вот и я начинаю философствовать» – с удивлением поймал я себя на этих мыслях, заканчивая борщ, предложенный Амвросиевной.
Раз, научившись, мы не можем уже избавиться от навыка, – подобно знанию таблицы умножения – и если у малыша школьника таблица умножения, с её дважды два, вызывает затруднение и требует не шуточного напряжения памяти, для того что бы вспомнить четвёрку. То у взрослого уже при звуке – «дважды два»,самопроизвольно всплывает ответ, подобно выделению желудочного сока, вызываемого звуком звонка у павловской собаки. Мышление наше так же выходит из-под нашего контроля, – автоматически представляя анализ ситуации на глубину побудительных мотивов, доступных его пониманию…
В силу этого и мысли о походе к Мудрецу вызывали во мне целую лавину странных ассоциаций, самой устойчивой из которых было воспоминание о человеке, поддавшемся на уговоры знакомых и согласившемся на пустяковую косметическую операцию. Но из-за непонятной для самих медиков аллергической реакции на какое-то из применённых лекарств, лишь чудом остался он в живых, став инвалидом, после многих суток, проведённых по ту сторону жизни в реанимационном отделении.
Ощущение чего-то подобного сидело, нехорошим предчувствием и во мне… Не так уж мне плохо жилось, что бы хотел я чего-то лучшего… Как кошмарный сон, что приснился накануне… Не нужно мне ощущение марионетки, – ведь пока она не заметила приводных нитей от рук своих, от мыслей своих, счастлива она верой в собственную свободу… Да и само представление о свободе у неё просто и очевидно: «Свобода – это когда чего хочу того и имею!». А мысль о причинах желаний и мыслей...? О том, кто держит в руках их приводные нити…
Не уютно почему-то стало мне от этих мыслей:
– Амвросиевна, а может не надо к Мудрецу? – спросил я, выгребая из наклонённой миски остатки борща.
– Да как это – не надо? Как-то..? – всполошилась он, растеряно оборачиваясь ко мне: – Да что же, зря я тебя у смерти выпросила? – укоризненно покачала головой: – Опять как с Иваном получится… Гляди…
А я не мог взять в толк, – да что же не так получилось у Ивана: – и жену-красавицу добыл, да и какую-то толику царства урвал, по-моему…Что её оболгал? Так не слишком она этим обеспокоена. – я покосился на её, вид конечно не презентабельный, на первый взгляд, но так ведь совершенно не пугает и даже наоборот… Правда вспомнилась мне смутно аналогия её с тёмной комнатой, с воображением, населяющей эту комнату, по прихоти своей, чудовищами…
– А чем вы Иваном-то не довольны? Что не так он сделал? – поинтересовался я, глядя, как убирается она у печи.
– Вот того и хочу тебя к Мудрецу сводить… – сказала недовольно, не прекращая своего занятия: – Не могу складно говорить, что бы, по-вашему, по-научному… Что бы вы поняли…– взглянула на меня недоверчиво: – Может с тебя какой толк будет?
Пожимая плечами, я скривил губы в улыбке:
– Всё бы тебе скалиться. – загрохотала она чем-то недовольно у печи.
Как ни странно, но я, кажется, понял, что она хотела сказать о нашем понимании. Голова моя начала работать, анализируя, вполне самостоятельно, выдавая результат в виде понимания, странного ощущения, в котором до сих пор самостоятельные явления и события, вдруг оказывались связанными в некие комплексы. Подобно кирпичам в постройке, образовывали они уже нечто принципиально новое.
Так и её слова о не умении говорить по-нашему, по научному, вызвали у меня сразу представление о строительстве домиков из кубиков. При котором каждый, используя свои оригинальные кубики, пытается объяснить другому своё представление о событии, натыкаясь при этом на непонимание.Ведь мы не способны увидеть истину, мы только сознаём представление о ней – её модель, но каждый при строительстве этой модели использует свои «кубики». Это и называется научной работой. А слушателей это может даже раздражать…