Путь к колодцу

Амвросиевна, прекратив свою уборку, присела к столу:

– Не такая я мудрая, что бы ответить тебе…– начала тихо, разглаживая передник на коленях: – Не умею мудрых речей говорить. Вещая я – вещать могу, предсказывать…И вижу муку твою будущую… – с сожалением взглянула мне в глаза, заражая меня странной тоской, предчувствием беды скорой и неотвратимой, и продолжила: – Не могу объяснить смысл жизни, как жить надо, но знаю, кто борьбой считать её будет – отойдёт… – покачала она головой, не спуская с меня внимательного взгляда, пугая меня странным смыслом, вкладываемым ею в последнее слово.

– А кто знает? – сглотнув судорожно, вставший в горле ком, почему-то шепотом спросил я.

– Мудрец знает и может объяснить. – спокойно сказала Амвросиевна, поднимаясь и принимаясь за уборку – Хочу отвести тебя к нему. Ивана не водила, думала сама справлюсь, ведь очевидно всё… А тебя свожу. Скажет он тебе, а вот поймешь ли что? – с сожалением покачала головой. А мне так захотелось домой, так надоели все эти приключения, весь этот мир леших и чертей, все эти мудрые разговоры:

– Бабуся, вот вы предсказывать можете, скажите, что происходит? Когда домой вернусь я? И вообще – где мы? – уже чуть не плача закончил я, Амвросиевна с сочувствием посмотрела на меня:

– Не в том дело, что есть, что будет… Не поймёшь ты… А я объяснить не могу…– примолкла она, глядя в окно:

– Попали вы с начальником как бы в зеркало, но не простое оно… Не могу объяснить, откуда оно, и как появилось оно, не об этом речь… А почему зеркало? Да потому… – медленно с трудом подбирая слова, повторила она: – Как зеркало отражает всё, что поставишь перед ним, и кажется отражение реальностью, так и это подобие его отражает душу человека. – твёрдо взглянула она мне в глаза: – Но настолько это необычно, настолько выходит за рамки восприятия и понимания вашего, человеческого…– досадливо поморщившись, развела она руками: – Как объяснить тебе это понятно, не представляю.– подперев кулаком щеку, задумалась не надолго и продолжила, вдруг осветившись догадкой:

– Представь, заглядываешь ты в тёмную комнату и видишь неясные силуэты, и начинает воображение твоё превращать их в какие-то знакомые образы, – покажется тебе, что в кресле сидит кто-то, а под ним жуткая лягушка, а ещё кто-то у окна прячется… Но, включишь ты свет и увидишь, у окна оборванную штору, в кресле свёрнутое пальто, а у кресла подушку…Но почему воображение твоё в условиях недостатка информации предпочло представить тебе столь простые предметы опасными и зародило в тебе страх? Это уже другой разговор. – многозначительно подняла она указательный палец: – А сейчас ты в мире совершенно непонятном для тебя и твоего воображения. И воображение твоё начинает наделять его чертами привычного, впрочем, какое ж оно привычное, в том-то и дело, что наделяет оно это необычное именно необычными чертами. Формируя перед сознанием образы заранее воспринимаемые им как невероятные – черти, баба-яга, болото странное… Как ту, чудовищную лягушку, в которую превратило оно столь безобидную подушку посреди тёмной комнаты.

Хоть и хвалилась Амвросиевна отсутствием мудрости, но объяснение её мне показалось через щур заумным.

– Ты заглянул в мир своёй души – мир своих ценностей и стремлений, мир этот оказался непостижимым для тебя, укрыто в нём всё сумерками незнания. И кажется тебе – всё вокруг наполнено чудовищами, и видишь ты их в плоти и яве. А, увидев, пугаешься и порождаешь ещё более страшных монстров, и появляются они и набрасываются на тебя… – с печалью смотрела она на меня: – Уже сколько раз погиб ты, если бы не вмешивались в судьбу твою?

– Два…– хрипло отозвался я, слушая её в непонятном трансе. По словам ее, получалось, что убиваю я сам себя, бросаясь на собственное отражениев зеркале.

– Больше.– улыбнулась снисходительно: – Да не ведаешь того. – вдруг поднялась она: – А ну кось, давай-ка спать ложись, а то уж глазами чисто филин типаешь.

Это предложение было для меня весьма кстати, после обеда спать хотелось невероятно, бодрящее действие чая явно закончилось. Пошатываясь, как пьяный, натыкаясь на углы и дверные косяки, я встал и направился за Амвросиевной во двор. Она подвела к небольшой постройке, вплоть до самой крыши увитой растениями с крупными голубыми цветами, похожими на миниатюрные граммофонные трубы. Мелодично скрипнули, открываясь гостеприимно, широкие низкие двери…

– Здесь, на сене спать ложись. – с сожалением, содержащим не малую толику презрения, окинула она взглядом мой когда-то модерный, а сейчас весь в коросте грязи комбинезон: – Уж больно грязен ты, батюшка, не обессудь…

Но мне это было настолько безразлично, где спать – теряя сознание, рухнул я на посланное Амвросиевной по шуршащему душистому сену покрывало.

Глава 13

И приснился мне сон… Странный какой-то, да чего тут ожидать можно было? – думал я, проснувшись в ужасе – Тут ведь кошмар – это норма жизни.

А снилось мне, – будто сидим мы, сотрудники Агентства с семьями, в конференц-зале. В связи с каким-то праздником намечена у нас почему-то атеистическая лекция, вот и собрались сотрудники, и полковник на ряд впереди меня с супругой сидит. А лектор, приглашённый по случаю, со своими добровольными помощниками наглядную атеистическую агитацию развешивает на сцене. Народ тихо мнением между собой обменивается, пользуясь паузой. Царит в зале, что называется – лёгкое оживление в ожидании лекции, но главным поводом, конечно же, является предвкушениепраздничного банкета по завершению лекции.

И вдруг, я вижу, подходят к полковнику лектор со стайкой своих встревоженных помощников, лица у всех удивлённые, если не сказать испуганные, и говорят что-то полковнику. Наклоняюсь я вперёд и слышу:

– Как это – изображение исчезло? – багровеет от возмущения затылок у полковника: – Что вы мелете? Вытер кто, или вырвал… Подменил, возможно?

– Да вот сами взгляните, – виновато склоняется к нему лектор и показывает место на каком-то плакате.

И становится мне ясно, из дальнейшего их разговора, что было у них, на наглядной агитации, изображение воинственного бога скандинавов Одина, и вот оно-то и пропало. Преобразивстранным образом весь рисунок: – непонятно заострились, удлинившись, углы орнамента, острыми коготками оскалились невинные завитушки, преображая весь рисунок… И вот уже ожигает морозом, при взгляде на плакат, чей-то чуждый и жуткий оскал в противоестественной манере отпечатавшийся на плакате. И уже глаз человека не в состоянии объединить непостижимые подробности, ни когда невиданного образа, в целостность его.

– Товарищ полковник! – вдруг, перегибаясь через ряд, обращаюсь я к начальству: – Да это же пустяк…

Я был чрезвычайно доволен, что могу помочь, вдруг мне показалось это таким простым и естественным. Я дрожал от нетерпения: – Да я сейчас всё устрою…

Полковник, успокаиваясь, удовлетворённо кивнул, откидываясь на спинку кресла. Я почти бегом выскочил на сцену, и началось…

Только выскочив наверх, повернувшись к залу и наткнувшись на множество настороженных взглядов, я вдруг понял, что совершенно не представляю, что делать дальше, да и вообще, что толкнуло меня, не представляя абсолютно ни чего, ни о том, что же произошло, ни о том, чем же в этой ситуации можно помочь, а главное, не представляю, что толкнуло меня навязаться со своей помощью. Как марионетка, в чьих-то умелых и злорадных руках, послушно выполнял я идущие неведомо откуда команды.

С жутью и удивлением следил я за своими поступками, смотрел, как дёргаются при ходьбе мои ноги, как в такт им, следуют руки – своё и такое бесконечно чужое… Но движение гипнотизирует, и вот мне уже казалось… Я уже был уверен, – это я своим усилием, своей волей, сокращаю и расслабляю мышцы, двигая руками, ногами…Ощущение раздвоения потрясло меня своей реальностью, – я с удивлением, как кинофильм, наблюдал за действием своего тела, совершенно не понимая смысла их. А тело же моё с упоением действовало совершенно самостоятельно, испытывая восторг и радость от каждого движения...