Путь к колодцу

Только сейчас понял я, насколько голоден. Все эти приключения, со скачками по болоту с девицей на спине, с беготнёй за костью и расстрелами, настолько выбили меня из колеи, что совершенно забыл я о еде. А борщ был потрясающе вкусён, в меру горяч, в меру приправлен специями и сметаной… Как и всё здесь, он был идеален, но ел я его без обычной для голодного торопливости – устал уж я очень…

Старушка, усевшись напротив и подперев ладонью щеку, горестно смотрела на меня, и хоть был нос её крючком чуть ли не до подбородка, и торчали угрожающе притупленные клыки, что даже в отдельности должно было бы напугать если не до смерти, то уж отвратить навсегда, внушив омерзение. Но, ни одна из этих мерзких подробностей не могли испортить впечатления. Ужаса мне это почему-то не внушало и не портило её образа, одухотворённого доброжелательностью её взгляда, необычайной не по-стариковски ясной голубизной её глаз. Трудно передать это словами, как и любую эмоцию, но верил я её безоглядно, вероятно, и обстановка окружающая её здесь повлияла, чистота эта, в сравнении с ржаво-серым болотом. Да и то, что вырвала она меня у смерти в последний миг…

– Спасибо, бабуся.– поблагодарил я, отодвигая порожнюю миску и сгребая со скатерти крошки хлеба в ладонь.

– На здоровье, на здоровье…– не торопливо убрала она посуду, куда-то в глубину печи и подсела к столу:

Удивлённый, я взглянул на неё: – Меня Женей зовут, бабуся.

Она небрежно махнула рукой: – Звиняй, коли не так назвала. Путает бабка старая всех уже давно, все вы для неё на одно лицо.

Я равнодушно пожал плечами, вопрос её в данный момент был для меня слишком сложным, голова гудела от усталости и сытости, и уже не была способна вместить ни какой связной мысли:

Она не спускала с меня внимательного взгляда: – А друга свово, начальника, что ж?

– Да где ж его мне найти? Может вы подскажите? – но сказать, что идея поиска Анатолия Ивановича меня вдохновила? Пока всякая моя попытка ему помочь приводила меня к смерти, и Русалка, и Породистый… Встретить ещё кого-то мне уже не хотелось, устал очень. Досадливо поморщившись, она подвинулась ближе:

– Ох, Иван, Иван. Ну и наделал ты делов, а теперь помощи просишь.

На вновь проскочившего Ивана я решил не обращать внимания – вспоминает какого-то старого знакомого, да и пускай, если её это приятно. А вот вопрос о помощи:

– Так чего же я наделал? И кто вы такая? – не удержался от глупого вопроса, уже угадывая ответ.

– Дураком ты Иван был, дураком и остался. Не хочешь совсем думать. Ужель, ещё не признал?

Эге, – подумал я – Да вот она с кем меня путает – с Иванушкой-дурачком. Так судя по фольклору, не таким уж дурачком он оказался, кое-чего добился… И полцарства, по-моему, и царевну…

– Баба-яга я. Узнал не бойсь?

Я невольно замешкался, не с руки было мне как-то, после всего, что сделала она для меня, обращатьсяк ней с этим, ставшим бранной кличкой, именем.

– Узнать-то я вас узнал, да уж больно вы необычная какая-то… Несколько не соответствуете фольклору…– я смущённо замялся, а она с насмешкой смотрела на меня:

– Как это не соответствую? Этого не понимаю, веду себя так, как привыкла всю жизнь вести.

Почесав за ухом, я хитро улыбнулся: – А как же фольклор? Попытка погубить главного положительного героя Ивана со стороны общепринятого отрицательного героя… А?

Старушка смущённо рассмеялась, по-старушечьи прикрывая подбородок уголком светлого передника: – Ох, уж Иван! Ох, трепач окаянный! Да если бы не моя ему помощь, тут бы ему и гаплык… А ну, вспомни, свой хволклёр, – Вспомни, кто ему клубочки волшебные давал, кто в секреты врагов посвящал? – она пренебрежительно махнула рукой и вздохнула: – И чем он на всё это ответил? Ох, трепло, так трепло… Дурак – одно слово! – подвела итог, затягивая сильнее узел платка, и, поднявшись, направилась к печи: –Давай-ка чай с пирогами пить. – предложила уже совсем другим, домашним тоном:

– А меня Амвросиевной называй. Батюшку моего так величали. – Вздохнув, перекрестилась она в угол, впрочем, ни каких икон там не было, висел, как и вдоль остальных стен, маленький очень аккуратный снопик какой-то травы, увязанныйв лучших традициях икебаны, наполняя горницу тончайшим букетом ароматов.

Слова её о трепаче Иване заставили меня задуматься, вспоминая все известные сказки, – действительно, во многих из них именно Баба-Яга давалаИвану много советов, определяя все его дальнейшие действия, были правда и другие варианты, в которыхобраз этот был уже совершенно отрицательным… Но… Задумчиво смотрел я на Амвросиевну, прихлёбывая ароматный чай из глиняной расписной кружки, – странный противоречивый персонаж… Почему оказалась она так оболгана? Что оскорбило людей в её действиях? А если вспомнить родство славянских языков с санскритом? Со столь почитаемой йогой? Яга – йога…Странное созвучие в языках столь совпадающих…

Пироги были начинены неизвестными мне ягодами, и вкусны неописуемо – пышные, свежие, да и чай… Честно говоря, до сих пор чай для меня был – лишь бы сладкий кипяток подкрасить… А здесь у Амвросиевны – я впервые ощутил и оценил аромат и бодрящие свойства этого напитка. Усталость явно отступила, и её туман, в моей голове, несколько рассеялся, и я смог уже заинтересоваться некоторыми обстоятельствами:

– Так что же, Амвросиевна, оболгал вас Иван?

– Да не виноват он, не понял он меня, не смог понять, раз запретила ему что-то делать, значить враг я ему. – пренебрежительно махнула рукой, отпила глоток из чашки, глянула она на меня:

– Не бойсь и ты такое ж скажешь вскоре.

Странное что-то скрывалось за её словами непонятное… И не в словах её было дело, странное тревожное чувство зарождала эта беседа во мне, барахтался я в её деталях, выясняя образ Бабы-Яги, её взаимоотношения с Иваном, а дело было в другом. Что-то другое происходило, как будто получал я, подобно сказочному тому Ивану, какую-то важную информацию от Бабы-Яги, ещё не понимая этого, – какой-то совет, который определит все дальнейшие мои мысли, мои желания и действия, независимо от моего отношения ко всему этому. Она воздействовала на нечто глубинное, что определяет сами мысли и желания, что порождает эмоции, и ощущения… Усталость не позволяла мне немедленно разобраться во всех нюансах происходящего, и, только неясным ощущением открытия, вызревало всё это в глубинах сознания.

– А я-то причём? – изумился я её словам.

– А то, как же – не причём? Понадобилась бы моя помощь, коли б не причём? – вздохнула она: – Вот так и Ивана выручила, а что в благодарность..? Да Бог с ним…– досадливо поморщилась: – Да разве ж благодарность мне нужна? Сложнее всё.– смотрела она на меня требовательно: – Надеюсь, одумаетесь, дурни-строеросовые. А вам всё одно – из одной смерти вырву, тут же в другую лезете…

Я покровительственно улыбнулся:

– Что поделаешь, бабуся, – «тяжёлое дело растить сыновей!». Жизнь – борьба, и участие в ней обязательно, а победа – барышня капризная…– ухмыльнулся я, откидываясь к стенке.

Собирая со стола, с таким сожалением посмотрела она на меня, что слетела с меня эта не к месту одетая бравада, и заёрзал в смущении я на скамье.

– Глянько на себя – из-за грязи не видно… Задумался бы чего так? А то – борьба… С кем борешься, посмотри, – с жизнью! Так она настолько сильнее тебя, что и борьбы-то твоей не замечает. Эх, дурак, дурак…

Тут я загорячился, много она на себя берёт, а как жить тогда – там, тот Породистый, со своим – очевидным до тошноты, здесь эта с чем-то непонятным:

– Амвросиевна, что-то мудрите вы здорово и непонятно. Что же делать и как жить: – ведь если происходит вокруг тебя что-то, что явно выгодно кому-то, а у тебя ущерб очевидный. Так что же смотреть да поплёвывать – мол, какая там борьба…Что это за примиренчество – непротивление злу насилия?