Путь к колодцу

–––––––––––––––––––––«»––––––––––––––––––––––––––

Как Породистый предсказывал, так и произошло – был суд. Скорый – это верно, а вот насчёт праведности можно было бы поспорить, если бы было с кем. Рвались к трибуне обвинители, красуясь перед Породистым, наговаривали на меня всё, на что способна была в этом направлении их фантазия. Клялись самыми страшными клятвами в том, что лично не однократно видели, как я, топча и удавливая самыми изуверскими способами невинных младенцев, садистски насиловал толпы девственниц… Смакуя подробности, они рассказывали такое… Волосы у меня на голове шевелились от ужаса и омерзения…

Судили же меня, как ни странно, за изнасилование. Как я понял у них, в связи с расцветом полнейшей демократии, в уголовном кодексе других статей не было предусмотрено. Так что «навесили» мне похищение и надругательство над Русалкой с ветвей… По статье по этой наказание предусматривалось однозначно…

Поэтому, быстро объявив приговор, отвели торопливо, в злорадном предвкушении зрелища, на четыре шага в сторону от разбитого зарядного ящика, служившего в этом случае скамьёй подсудимых. И взглянули на меня сквозь прорезь прицелов, ехидные, счастливые оказанным доверием, глаза добровольных палачей. Догадывались ли они о последствиях этого доверия?

Тут я уж совсем с жизнью распрощался, впрочем, без особого сожаления, слишком уж не привлекательной выглядела она уже в моих глазах, девальвировав совершенно. Да глядь, а из-за кустов старушка странная смотрит на меня. Вся такая неправдоподобно чистенькая, среди окружающей грязи, аккуратненькая в платочке сереньком, а нос бледный почти до подбородка крючком хищным выгнулся, затупленные клыки по обе стороны от него изо рта торчат… Стоит, ссутулившись, на меня с укоризной смотрит, на клюку сучковатую длинную опирается, а клюка-то раза в два её выше…

И манит… Манит меня рукой, а у меня руки, ноги связаны, умело узлами стянуты… Но от каждого плавного жеста её, как будтоволна тока по телу моему проходит и ознобом обдаёт, аж волосы на голове дыбом встали. И трещат уже в них искры, сыпятся кругом… Но чую, слабнут пута и спадают, я один шаг к ней… Другой…

И она протягивает мне клюку, ухватился я тут за неё со всей силы, и чувствую, невероятно могучая сила подхватила и, как пушинку, повлекла меня, парализуя тело приятной истомой восторга…

И откуда-то издалека, из другого мира, слышу вопли, стрельба, только пули вокруг свистят… Да куда там, – лечу… Старушка сверху, вероятно, в ступе сидит, судя по всем признакам, именно это транспортное средство использовано, ссутулилась, вперёд смотрит, на меня не оглядывается, клюку подмышкой небрежно зажала. А я внизу, за самый кончик клюки держусь, ногами в воздухе болтаю… Странно, непонятно и почему-то смешно и глупо…

Как на экране кинотеатра, проплывает под нами болото, густо укрытое пятнами кустарника, с обитателями его чудными и странными, провожающими нас равнодушными взглядами тупо-безжизненных глаз своих.

Летели мы долго, и хоть держаться мне было совсем не тяжело, но мне уже захотелось почувствовать под ногами какую-то опору, попрочнее воздуха. А под нами уже проплывал ярко зелёный лес.

Белели нарядными стволами сквозь нежную зелень листвы берёзки, громоздились тёмной зеленью могучие дубы и буки, вздымались среди лесной мелочи огромные платаны и стройные кипарисы, впрочем, не настолько хорошо я разбираюсь в ботанике, что бы с уверенностью определить породу деревьев. А в этом лесу росло слишком много различных видов, глаза разбегались, открывая всё более интересное… Светлый прозрачный радостный лес доброй сказки расстилалсяпод нами. Кончилось проклятое болото, и только грязь, густо облепившая меня с ног до головы, напоминала о нём.

Старушка в этот момент нацелилась на посадку и начала пологое снижение по спирали. Внизу, под нами на цветущей поляне, у самой опушке леса виднелась аккуратненькая усадьба, огороженная фигурно подстриженным кустарником и распланированная причудливыми клумбами да грядочками, искусно засаженными различными цветущими растениями. Сверху всё это смотрелось как дивная игрушка, выполненная досамых мелких подробностей.

Мы летели уже достаточно низко, мне даже пришлось подтянуть ноги, усевшись боком на кончик клюки, что бы ни удариться о посыпанную жёлтым песком дорожку, извивающуюся между клумб и невысоких декоративных деревьев с фигурно подстриженными кронами. Мы довольно быстро летели вдоль дорожки, повторяя все её изгибы.

Из какой сказки попали на эти клумбы цветы и растения? Всевозможных оттенков, они поражали необычайной, просто невероятной яркостью, казалось, они светятся, излучая тёплые волны света.

Но вот, после плавного, но энергичного торможения мы остановились. И я оказался сидящим на жёлтом крупном песке, зачерпнув его рукой, с удивлением разглядывалтяжёлые окатанные зёрна самородного золота. Дорожка оказалась посыпана золотым песком с большим числом самородков.

Глава 12

– Избушка, избушка, а повернись ко мне крыльцом.– Вывел меня из созерцания золота скрипучий, но отнюдь не противный голос. И вновь забывая обо всём, стряхивая с ладоней прилипший песок, я поднялся, вглядываясь в открывающуюся передо мной картину. Среди буйной зелени фруктового прекрасно ухоженного сада, расцвеченной яркими искорками плодов и цветов, среди живописного переплетения виноградных лоз, прогнувшихся под тяжестью разноцветных огромных гроздей, стоял домик-игрушка, украшенный и расписанный, подобно дивной драгоценной шкатулке, укрытой складками зелёного полога сада.

Плавно поворачиваясь, шкатулка-избушка открыла нам расписное изуречье своего крыльца. Старушка, не оборачиваясь ко мне, приглашающим жестом позвала за собой и засеменила по дорожке к крылечку.

Как я и подозревал, лапки у избушки оказались курьими, самыми обыкновенными и по этому в огромном количестве, представляя под избушкой нечто подобное бахроме, и только волны согласованного движения пробегали по ней, поворачивая избушку, согласно желанию её хозяйки.

Чуть подождав, пока избушка закончит свой плавный манёвр, и резная ступенька окажется напротив нас, мы вступили на крыльцо.

– Ноги вытирай, шибайголова.– вздохнула старушка, пропуская меня в дверях, глядя, как не решаюсь стать я на чистенький половичок, больше похожий на произведение искусства. И чем-то таким далёким и таким родным дохнуло на меня от этих её слов, от тона с которым сказаны они были… Как будто песок попал мне в глаза, невольно заслезились они.

– Чего уж вытирать, бабуся, когда сам я как ком грязи, мне лучше и близко не подходить…

Но старушка, схватив меня за локоть, пресекла мою робкую попытку покинуть крыльцо.

– Сапожищами не грохочи больно. – заметила только, когда вошли мы в низенькую светлую и идеально чистую горницу с широкой окаймлённойголубым меандром по белому полю печью. Я растерянно оглянулся, боясь прикоснуться к чему-то ненароком:

– Бабуся, грязный я, а у вас тут чисто всё… Мне б помыться где-то..?

Старушка, мельком взглянула на меня, переставляя у печи посуду и доставая из неё ухватом горшок:

– Не отмыться тебе здесь от этой грязи…– иязвительно добавила: – Сам виноват. За стол садись. Не вымажешь здесь ни чего, не переживай.

И действительно, за всё время, ни единая капля болотной жижи не сорвалась с моего туристического комбинезона, пропитанного нею, как губка. Я уселся, ощутив враз неимоверную усталость, на скамью у засланного белой льняной скатертью стол, а старушка сразу поставила передо мной большую глиняную расписанную сложным растительным орнаментом миску полную душистого борща, развернула вышитое полотенце, открыв завёрнутые в нём ломти чёрного хлеба, и достала, в тон миске расписанную, деревянную ложку. Забыв об усталости, накинулся я на борщ.