Страница 16 из 73
И вдруг, сквозь чавканье грязи под сапогами, донеслись до нас странные всхлипы. Анатолий Иванович остановился, подняв руку, настороженно прислушался. В наступившей тишине я отчётливо разобрал доносящееся из-за кустов чьё-то бормотание и, как будто, плач. Недоумённо пожав плечами, Анатолий Иванович направился в сторону невнятного этого плача.
За кустом у небольшой лужицы, которых вокруг было в изобилии, сидел на корточках забавный гномик и старательно хлюпал грязь себе на поросшую клочьями коротких ярко рыжих волос голову. И тщательно втирая грязь себе в волосы, плача, ныл жалобно:
– Что за жизнь? Рыжий! Рыжий! А что Мюнец виноват, что уродился рыжим..? – он глянул в лужу и, оставшись недовольный своим видом, шлёпнул себе на голову ещё ком серой жижи, зачерпнув его прямо из лужи, и продолжая прилежно втирать её, приговаривал: – И норовят обидеть, норовят обмануть рыжего! И учат все, учат. – он жалобно, совсем по-детски, всхлипнул: – Ну чему учить-то, и так всё знаю… И куда идут дурак эти, и куда придут… И чего с ними случится… – произносил он скороговоркой, не оборачиваясь к нам, без всякого перерыва.
– Ой, не могу! Ой, не выдержу! Ой! Ой…й…й!
От пронзительного его визга ватой заложило мне уши. Очевидно, это и был Мюнец-рыжий, встречей с которым угрожал нам Леший. Но на меня особого впечатления Мюнец не произвёл. Росточком с пяти, семилетнего малыша. Что он мог нам сделать?
– Извините, – обратился, поморщившись, к нему вежливо Анатолий Иванович: – Может, мы вам помочь сможем чем-то?
– Ой..?– внезапно замолк Мюнец, обернув к нам свою шкодливую рожу в потёках серой грязи: – Ой! Мне, помочь? – икнул он, удивлённо вытаращив глаза. Я не успевал следить за быстро изменяющимся выражением его рожи, назвать лицом её было невозможно, но при всех своих эволюциях она сохраняло предельно шкодливое выражение. Мюнец, на мгновенье, примолкнув, спросил с хитрецой, чуть склонив голову набок, быстро, быстро произнося слова и заглатывая окончания: –А взаправду помочь хотите? Верно, да? Верно? Меня ведь только обманывают, все помощь предлагают, а как до дела, сразу Рыжий мерзавец! И такого наговорят малышу рыженькому! Так напугать норовят! А то и ударят маленького! Да я удаленький, хоть и маленький! – залился он счастливым смехом:– Я весёленький, я и быстренький, кого хочь обгоню, от кого хочь убегу! Вот какой я маленький, рыжий да удаленький! – захихикал он в кулачёк.
– Анатолий Иванович откашлялся в замешательстве и с сомнением сказал, скорее даже выдавил из себя: – Если это в наших силах, то мы постараемся…
Облик Мюнеца-рыжего не давал оснований ни для каких сомнений, – в каждом его движении сквозил подвох, что-то было не так с этим маленьким да удаленьким, и замешательство Анатолия Ивановича выдавало его беспокойство и опасение. И шкодливая эта рожа, и предупреждение Лешего… Опасность приобретала всё более чёткие очертания.
После слов Анатолия Ивановича Мюнец-рыжий вскочил. Более чудовищного существа я не смог бы и представить – маленькое тельце ребёнка на длиннющих, почти двухметровых ногах, с, по крайней мере, восьмьюколенными суставамина каждой ноге, сгибающимися в самых произвольных направлениях. Тело его, на столь гибких опорах, ни на мгновенье не оставалось в покое. Управиться с таким неимоверным числом коленок ему было трудно.
– Ах, какие вы добрые, да пригожие! А косточки-то, суставчики-то..!– он восторженно защёлкал языком, выбрасывая его ниже подбородка.
Тут я заметил, что и руки у него, подобно ногам, имеют множество суставов, и длинны неописуемо. Он необычайно легко выбросил их вперёд, и не успел я что-то заметить, как раздался, разрывающий барабанные перепонки, крик Анатолия Ивановича, который в тот же миг тяжело боком осел в грязь, как только пальцы Мюнеца паутиной оплели его бедро. А Мюнец-рыжий бросился бежать, сразу скрывшись среди кустов, с диким хохотом размахивая в руках чем-то, пугающе бледно-розовым.
– Сами! Сами помогают! Добровольно! Поняли душу Рыженького, хорошие мои! – доносилось только откуда-то из-за кустов, всё отдаляющиеся вопли.
Я бросился к тяжело ворочающемуся в болотной жиже Анатолию Ивановичу.
– Пожалели, пожалели Рыжего! – истошные вопли затихали где-то вдали, пока я поворачивал Анатолия Ивановича, скорчившегося от боли.
– Что с вами? Где болит? – я опёр его спиной о рюкзак.
– Нога… Нога … Что с ногой? – простонал он, откинувшись от боли назад. Взглянув на его правую ногу, я сначала ни чего не понял, – значительно укоротившись, она противоестественно сильно распухла в бедре.
– Вот мерзавец… – простонал Анатолий Иванович: - Большую берцовую* стащил таки…
Только сейчасдо меня начал доходить смысл происшедшего. На бедре не было ни крови, ни раны и ткань комбинезона оставалась не нарушенной, и, тем не менее,большой берцовой кости в правой ноге не было. Не веря в случившееся, я взглянул в лицо Анатолия Ивановича, он был вне себя от боли и злости:
– Что ты сидишь, болван! Беги за ним, отбери кость! – с силой он ляпнул кулаком, разбрызгивая грязь: – Да беги же ты, сделай что-нибудь! – в голосе его зазвучало отчаяние: – Женя, ты же видишь, я уже и шагу ступить не могу!
Донеслось до меня из-за кустов, а я уже, бросив всё казённое снаряжение, мчался, шлёпая со всей силы по грязи, вслед за Мюнецем, совершенно не представляя, что буду делать, если удастся мне его нагнать. Отбежав в горячке метров сто, я остановился, соображая, куда мог побежать дальше Мюнец на своих вихляющих коленках, число суставов не которых, вероятно, выросло.
А на какой ноге.– мелькнула невольно шальная мысль, поморщившись, от неуместной её глупости, я медленно пошёл вперёд.
В общем-то, не особенно выбирая направление, среди кустарника метра на три, четыре взметнувшего вверх голые, как удилища, свои ветви. Рос он очагами, метров по пять диаметром. Расположившимисянеправильными пятнами на расстоянии отдесяти до пятнадцати метров друг от друга. Часто из середины такого очага торчала вверх чудовищной толщины трухлявая колода, источенная множеством дупел, раскинув далеко в стороны обломки толстых ветвей с безобразными наростами, – жалкие останки лесного колосса, погибшего невесть когда.
Шёл я довольно долго во власти какой-то заторможенности, без мыслей, в каком-то странном отупении. И только чавканье грязи под ногами, да моё тяжёлое дыхание нарушало окружающую тишину. И вдруг, вдали, на одной из чудовищных ветвей, торчащей среди кустарника колоды, я увидел нечто, издали ещё неузнаваемое, но тревожащее и пугающее непонятной розовизной своей и легчайшим движением в фотографической неподвижности, парализовавшей всю округу.
Первым моим движением было – бежать назад, бежать без оглядки. Встреча с Лешим, с Мюнецем не оставляла сомнения в опасностилюбой встречи здесь. Но мысль о том, что за Мюнецем-то я и послан, и что каково там Анатолию Ивановичу лежать в грязибез большой берцовой… Поёжившись невольно от нехороших предчувствий, я направился на встречу предстоящему испытанию.
И чем ближе я подходил, тем сильнее охватывала меня робость и невольное желание повернуться и убежать. Ибо, чем ближе я подходил, тем яснее становилось – на ветви сидит девушка, невероятно красивая и совершенно голая…
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
*Анатолий Иванович допускает неточность, Мюнецем похищена большая бедренная кость, но, вероятно, Анатолий Иванович из-за боли и неожиданности перепутал, что вполне простительно в такой ситуации.
Глава 8
Став под самой ветвью, я совершенно смутился, стеснённый её наготой, и её смущением, когда, увидав моё приближение, потупила она целомудренно взор свой. Стыдливо кутаясь в свои густые пепельно-русые, редчайшего платинового оттенка, волосы необычайной длинны и невероятной красоты. От легчайшего её движения свивались они в живописные локоны и тут же распадались, непрерывно переливаясь и струясь, укрывая серебристыми волнами своими, нечто, что, чуть просветившись сквозь их струи своей желанной розовизной, родило во мне густой вал жара, запульсировавшего красным туманом у меня в глазах, враз испепелившего все мои мысли и желания,