Творец слез

Слезы капали на тыльную сторону его ладони. Мое сердце трепетало, зная, что оно принадлежит только Ригелю.

– Ты мой свет. Без тебя я не вижу дороги, я заплутала. Я потерялась… Пожалуйста, посмотри на меня. Если ты меня слышишь, пожалуйста, вернись ко мне…

Что-то дрогнуло под моими пальцами. Судорога? Когда я это осознала, мир перевернулся.

Ригель пошевелил рукой!

От волнения у меня перехватило горло, я не могла ни крикнуть, ни вздохнуть.

– Д… доктор! – просипела я.

Я вскочила и, спотыкаясь, бросилась в коридор.

– Доктор! – кричала я. – Доктор Робертсон, идите сюда! Скорее!

Вышедший на крик доктор Робертсон, увидев меня, сразу поспешил в палату.

– Что случилось? – спросил он через минуту, проверяя показатели на экране.

– Он отреагировал! – выпалила я. – Он услышал то, что я ему сказала. Он шевельнулся!

Доктор перевел взгляд с монитора на меня, я стояла с покрасневшими от слез глазами и сцепленными в молитвенном жесте руками, худая и дрожащая.

– Что именно ты видела? – спросил доктор уже более осторожно.

– Он пошевелился. Я держала его за руку, и она дернулась.

Доктор Робертсон снова взглянул на показатели Ригеля, затем покачал головой.

– Мне жаль, Ника, но Ригель по-прежнему без сознания. Изменений в его состоянии я не наблюдаю.

– Но я почувствовала, – настаивала я. – Клянусь, он пожал мне руку, я не выдумываю.

Доктор вздохнул, потом вытащил из кармана халата что-то похожее на металлическую ручку. Фонарик. Приподняв веко, он направил тонкий луч света на зрачок Ригеля.

– Не реагирует.

Земля снова уходила у меня из-под ног. Растерянная и никчемная, я смотрела на Ригеля.

– Но я же… я…

– Коматозные пациенты могут время от времени шевелиться, – сказал мне доктор. – У них бывают судороги и спазмы, иногда они даже плачут. Но это ничего не значит. Его судороги – это просто рефлекторная, непроизвольная реакция на медикаменты.

Жалость в глазах доктора Робертсона повергла меня в еще большее отчаяние.

– Сочувствую, Ника.

И тут я впервые почувствовала нечто гораздо более болезненное, чем горячие слезы, – разочарование. Я поняла, как губительно цепляться за надежду.

Перед уходом доктор Робертсон похлопал меня по плечу, таким образом выражая сожаление, что лишил меня очередной иллюзии.

Остаток своего восемнадцатого дня рождения я провела рядом с неподвижным Ригелем, уставившись на воздушный шарик у него над головой. Сердце больше не щемило.

В детстве я слышала, что правда добавляет миру красок. Если правда от вас скрыта, вы не сможете увидеть реальность во всех ее оттенках. Однако «вся правда», как я теперь знала, может и лишить желания двигаться дальше.

У меня больше не было улыбок, чтобы дарить их Ригелю. У меня больше не было сказок, чтобы ему их рассказывать. У меня осталось только пустое сердце, которое гулко билось о ребра, как какой-то посторонний предмет. Иногда мне казалось, что оно вот-вот выкатится из моей груди и с глухим стуком упадет на пол. Но если бы так действительно случилось, я нагнулась бы и подобрала его с пола, даже не моргнув.

Я просидела в палате Ригеля до вечера, но медсестры пока не приходили сказать, что мне пора. Быть может, потому что они видели мои остекленевшие глаза и не смели оторвать меня от постели, которая, казалось, поддерживала жизнь не в одном сердце, а в двух.

Несколько дней назад мы отпраздновали мое восемнадцатилетие, и ничего не изменилось. Ригель по-прежнему был здесь, и я по-прежнему была здесь.

Возможно, мы останемся здесь навсегда.

У меня закончились истории, и частички света, которые я пыталась ему передать, гасли в его закрытых глазах, как спички.

Ничего не осталось. В душе была лишь зияющая пустота. И именно оттуда до меня донеслись слова, которые сопровождали меня на протяжении всей жизни:

«…Давным-давно в одном далеком селении жили люди, которые не умели плакать, – мой голос был рваным шепотом, – и не было в тех людях ни эмоций, ни чувств, а потому жили они с вечной пустотой в бесчувственных душах. Таясь от всех, замкнувшись в бесконечном одиночестве, жил там и маленький загадочный человечек. Этот нелюдимый ремесленник владел удивительным мастерством: из своих ясных, как стекло, глаз он испускал хрустальные слезы.

Однажды на пороге его хижины появился сельчанин и, увидев слезы в глазах ремесленника, загорелся желанием испытать хоть малую толику чувств, а потому попросил у него для себя немного слез. Ни о чем в жизни он не мечтал так сильно, как о том, чтобы уметь плакать.

«Зачем тебе это?» – спросил его ремесленник голосом, мало похожим на человеческий.

«Затем, что плакать – значит чувствовать, – ответил сельчанин. – В слезах таятся любовь и сострадание, а эти сокровенные переживания души больше, чем радость или счастье, позволяют почувствовать себя настоящим человеком».

Ремесленник еще раз спросил, точно ли сельчанин знает, о чем просит. И тот подтвердил. Тогда ремесленник вынул из своих глаз две слезы и всунул их под веки мужчине.

Сельчанин ушел восвояси, но по его примеру к ремесленнику с той же просьбой стали приходить другие жители. И он никому не отказывал…

По всему селению полились слезы. Люди плакали от злости, от отчаяния, от скорби и тоски – от болезненных переживаний. Кустарь внес смуту в чистые души, осквернил их чувствами пронзительными и мучительными. И человечество отчаялось, став таким, каким мы его знаем и теперь.

Вот почему каждый ребенок должен быть хорошим. Поскольку по природе своей он не злой, не подлый и не завистливый. Каждый ребенок должен быть умницей, потому что плач, истерики и ложь ему не свойственны.

А если ты обманешь, ремесленник сразу это почувствует. Стоит тебе солгать, и он сразу получает на тебя права и может забрать тебя, когда захочет. Он видит все чувства, которые тобой управляют, каждое движение твоей души. Его не перехитришь.

А значит, будь хорошим, дитя. Будь послушным. Будь добрым и всегда помни: нельзя обманывать Творца Слез».

Мои слова растворились в тишине, которая, казалось, застыла в ожидании концовки.

– Именно так я к нему и относилась, – призналась я. – Как они и хотели, чтобы мы все к нему относились – как к чудовищу, которого нужно бояться. И в этом моя ошибка.

Я посмотрела на Ригеля сквозь слезы. Я долго искала нашу сказку, не подозревая, что она была во мне с самого начала.

– Посмотри, Ригель, – грустно прошептала я, – ты заставляешь меня плакать. Значит, правда в том, что ты мой Творец Слез.

Я покачала головой, полностью раздавленная.

– Я поняла это слишком поздно. У каждого из нас есть свой Творец Слез… Это тот человек, который может огорчить тебя до слез, сделать тебя счастливым или разорвать на части одним взглядом. Это тот, который занимает столь важное место в твоем сердце, что одним только словом способен повергнуть тебя в отчаяние или окрылить. И ты не можешь ему лгать… Ты не можешь его обманывать, потому что чувства, которые вас с ним связывают, выше всякой лжи. Ты не можешь сказать тому, кого любишь, что ненавидишь его. Это правда: нельзя обманывать Творца Слез. Это все равно что обманывать самого себя.

Меня охватила всепоглощающая тоска. Я знала, что если у этой истории и есть конец, то он не может быть написан без этого черноглазого парня, которого я впервые увидела много лет назад, переступив порог приюта.

– Рассказывая эту легенду, я хотела бы смотреть тебе в глаза, – всхлипнула я, вцепившись пальцами в одеяло. – Мне хотелось бы, чтобы, слушая, ты читал ее в моих глазах. Но, наверное, уже слишком поздно. Возможно, наше время истекло – и другой возможности у меня не будет.