Кристальный пик

Как я и думала, королевские хирды уже обосновались перед вратами города. Когда я дошла до них, преодолев пешком несколько десятков лиг, грязная и опустошенная, нигде больше, кроме самого Морфрана, не осталось врагов. Селен расчистил весь Керидвен, и дейрдреанцы распевали бардит^[31] в его честь под барабанный бой змееносцев. Устрашающий шепот медленно разгонялся до леденящего крика, а затем стихал обратно. То была песнь войны и торжества.

Отказавшись от еды и питья, от отдыха и установки военных шатров, я встала перед вратами тоже и снова надела совиную маску.

— Ты пыталась убить меня. Из-за тебя я не могу найти своего ширен. Из-за тебя я призвала то, что клялась не призывать самим богам. Поэтому никакой осады не будет. Я сровняю Морфран с землей, — прошептала я в червонное золото, зная, что меня услышат. Мои воины тушили все ритуальные костры по пути, но в чертах города все еще вился фиолетовый смог. Уцелевшие драконы летали над ним, разгоняя плотное марево крыльями и хвостами, а на вершинах стен неподвижно стояла стража с арбалетами наперевес. Последний рубеж Омелы выглядел жалко. Боеспособных вёльв у Морфрана, по-видимому, не осталось, как и баллист: из бойниц торчало лишь несколько таких орудий. Зато гигантские врата выглядели внушительно: облицованные отражающим свет металлом, они походили на кайму фарфоровой чаши и превосходили в высоту любой лес в десять, а то и в двадцать раз. Однако я не лгала Омеле. Теперь, когда меня переполняло отчаяние и не осталось уже ничего, чем еще я могла бы пожертвовать во имя победы, уничтожение Морфрана было неизбежно.

— Приходи. — Голос Омелы снова прорезал расстояние. В нем слышалось и смирение, и надежда. Она прекрасно понимала свое безвыходное положение, поэтому и сказала: — Проходи, Рубин из рода Дейрдре. У меня есть то, что тебе нужно.

Я дрогнула внутри, но не снаружи, когда ворота приоткрылись совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы мог протиснуться ребенок или очень худая женщина.

Значит, я была права. Солярис все-таки не упал — он у Омелы.

— Драгоценная госпожа, вам нельзя туда одной! — воскликнул кто-то из хускарлов мне вслед, когда я приказала армии разбить лагерь и ждать либо моего возвращения, либо ударов морфранского колокола.

Я вошла в город молча, не оборачиваясь и не страшась, зная, что если и умру сегодня, то не здесь, — холодок от присутствия Селена, которому я мысленно велела не вмешиваться, плотно сидел на коже. Я двинулась спокойно прямо к замку, похожему на волчий клык, и, когда ворота закрылись за моей спиной, с удивлением обнаружила, что хускарлов у Омелы тоже почти не осталось — только те, что сторожили крепостные стены. Улицы были пусты, наполненные косыми хижинами из сосновых срубов с вальмовыми крышами, и нигде, несмотря на поздний вечер, не горело ни свечи, ни очага. Однако безмолвие Морфрана было обманчивым, как и его кротость: сквозь дверные щели мне в спину летели обрывки нидов и проклятия, желающие сгореть в пасти Дикого. Если бы я остановилась, то заметила, как в пробоинах ставней мелькают человеческие глаза, желающие видеть, как я иду прямо ему навстречу.

Омела ждала меня там же, где мне ее показала совиная маска — в низине своего замка посреди господского двора, окруженного вёльвами, как еще одной стеной. Их здесь было по меньшей мере с сотню — все молодые и разодетые в волчьи меха, хотя жар от трех костров, что горели вокруг, раскалял воздух, как в месяц зноя. Ллеу не ошибся: фиолетовый дым, идущий от них, женские ряды, словно нити, которые они растягивали между пальцев с закрытыми глазами. Их круг безропотно пропустил меня к самому замку, прямо к фигуре в кружевном одеянии, стоящей на ступенях крыльца. Я остановилась в двадцати шагах от нее и сняла маску. Ни Соляриса, ни Ллеу поблизости не было — сплошь одни женщины. Двое из них перевязывали неподвижно стоящей Омеле руки — льняные повязки мокли на запястьях от свежих ран, которые она нанесла себе сама, дабы пленить и погубить меня. Принося в дар сейду свою кровь, вёльва всегда приносила вместе с ней и свою жизненную силу. От такого даже можно было умереть, но Омела стояла на ногах твердо и даже не побледнела.

— Знаешь ли ты, чем керидвенские волки отличаются от всех прочих волков? — спросила она, одернув широкие рукава своей накидки, чтобы спрятать окровавленные повязки. Строение господского двора в форме подковы разносило ее и без того гулкий глас так далеко, что казалось, будто она говорит мне на самое ухо. — Они образуют самые крупные стаи, больше сорока особей на одно логово. И все слушаются самку, не самца. Следуют за ней, как за вожаком, до последнего воя.

— Я драгоценная госпожа Рубин, — ответила я так же громко, положив ладонь на эфес своего меча. — И я не волк. Я от крови сидов, дочь короля Оникса Завоевателя и истинная Хозяйка Круга. Я твоя королева. И моим словом ты, Омела из рода Керидвен, более не являешься ярлсконой сего туата. Верни то, что забрала, прикажи своим людям отступить, вверь мне город, и, быть может, тогда больше никто не умрет сегодня.

Она улыбнулась, и улыбка эта отозвалась у меня тупой болью в подреберье, настолько Омела напомнила мне меня. Несмотря на несколько колен между нашими семьями, мы были похожи больше, чем кузины. В нас обеих текла кровь Неры, кровь севера, волков и вьюг. И от того, что мне предстояло ее пролить, я чувствовала себя так, будто оскверняю память о матери. Увы, Омела вряд ли чувствовала то же самое.

Не поворачивая головы, она подняла одну перевязанную руку, откинула подол плаща, и молоденькая вёльва лет шестнадцати, которая прижимала к груди комок чистой хлопковой ткани, поспешила взобраться по ступенькам в замок. Уже спустя две минуты она вышла оттуда вместе с еще двумя вёльвами и человеком в грязном, порванном плаще, надетом на голое тело, чей шаг сопровождался звоном цепей. Там, где он ступал, на плитах от босых ног оставался багровый след, и горло у меня сжалось.

Но то был не Солярис. То была Ясу.

— Слышала, королева Рубин не имеет ни братьев, ни сестер, потому и ищет тех в своих ярлах. Ближе всего ее сердцу ярл Дайре из Дану и ярлскона Ясу из Ши. Это правда? Мы с соратниками смогли угадать? — поинтересовалась Омела, сорвав капюшон с Ясу, избитой и исхудавшей, но смотрящей все тем же диким и непокорным зверем, каким ее взрастила пустыня. Пустыня же окрасила ее кожу в цвет ореховой скорлупы и песка, которой темница придала нездоровый желтушный оттенок и наделила множеством мокрых язв, похожих на крысиные укусы. Трещины, покрывающие ее сухие губы, зияли глубже, чем пропасти каньонов. Сама челюсть тоже выглядела странно, будто сломанная: рот Ясу был постоянно разинут и смотрел немного вкось. Очевидно, Омела презирала род королевы Дейрдре точно так же, как и ее законы, требующие благородных условий содержания для благородных же господ. — Мы с нейманцами долго спорили, кому достанется ярлскона. Отец поговаривал, будто все жители Ши произошли от песчаных львов… Я решила проверить. Видимо, то правда: Ясу дважды сбегала из темницы и убила дюжину моих хускарлов, пытающихся ее остановить, хоть и не имела при себе оружия. Держать ее в своем замке — великая честь. Редко ведь можно встретить волка, что обуздает льва, не так ли?

Ясу не пошевелилась от услышанного — не было сил — но бросила взгляд, черный, как ее глаза. Я же глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями и не обращать внимание на то, как Омела улыбается мне, преисполненная самодовольством. Она упивалась моим оцепенением, не ведая, что оно от шока, а не от ужаса.

Если Ясу — это и есть то, за чем она звала меня, где же тогда Солярис?