Кристальный пик

— Госпожа!

Я обернулась на визг, забыв, что в Керидвене госпожой зовут не меня. Вёльвы, стоящие по периметру двора, заметались, когда от них вдруг отделился силуэт в такой же накидке, но с ритуальным ножом в руке, приставленным к горлу той самой молоденькой девочки с хлопковой тканью в рукаве. Ллеу держал ее за волосы, собранные в кулак на затылке, но подталкивал вперед аккуратно — ему была чужда мужская грубость, даже когда он грозился убить. Ллеу подвел девочку ближе к лестнице, на которой стояла Омела, и мы с ним оказались на одной линии, в пяти шагах друг от друга. Затем он выпрямился, повел плечом и смахнул с себя волчью накидку, обнажая белоснежную замшу дейрдреанских одежд.

— Да будет долог и славен ваш век, ярлскона Омела, — поприветствовал ее он, не изменяя своей манерности. Юная девочка, младше Матти, дрожала и плакала на кончике его ножа. — Имя мне Ллеу. Я сейдман королевы Рубин, ее советник…

— Сейдман? — перебила Омела. Несмотря на то что круг из ее вёльв шумел, нервничал и бурлил, сама она оставалась невозмутима, даже насмешлива. Одна тонкая бровь выгнулась вверх. — Затесался среди моих вёльв? Это даже смешно. Впрочем, ликом ты и впрямь похож на женщину, но точно не сейдом. Наверняка ты и сам понимаешь это, потому и взял в руки нож, а не веретено. Угрожаешь той из нас, что еще совсем дитя… Как это по-мужски. Знай же, сейдман: мои вёльвы уничтожат тебя, если с головы их сестры упадет хоть один волосок. Сама Волчья Госпожа не простит тебя, ибо если ты практикуешь сейд, то эта девочка и твоя сестра тоже.

— Волчья Госпожа не матерь моему сейду, — ответил Ллеу. — А значит, и вы мне не сестры. У моего сейда есть только отец.

Омела, прежде смотрящая на Ллеу из-под опущенных ресниц, вдруг распахнула глаза шире, чем когда-либо прежде.

— Что ты имеешь в виду, сейдман?

— Не будь вёльвы такими высокомерными и свято верящими в свое неприкосновенное сестринство, они бы дважды подумали, прежде чем разводить опийный дым, вдыхать его и связывать свои умы друг с другом, — сказал Ллеу. — Ведь достаточно лишь одного жалкого, но сведущего в ритуальных дымах мужчины, чтобы подбросить в их опорный костер белену и связать в придачу к умам и тела…

Омела побелела, перестав дышать.

Я не владела сейдом настолько, чтобы понять, на что способен пучок засушенных трав, сгоревший не в том огне. Однако и мне, далекой от него, было ясно: даже самый искусный сейд не позволил бы Ллеу одолеть в одиночку целую сотню вёльв. Его предел — одна; самая слабая, самая уязвимая. Хитрый, как лис, он по-лисьи же кусался. Наконец-то перестал прятать звериный оскал под пушистым хвостом и явил всего себя, чиркнув рукой с ножом по девичьему горлу.

Юная вёльва захлебнулась кровью, обмякла и завалилась вбок. Так следом за ней рухнули и все остальные вёльвы. По очереди, по цепочке, как шахматные фигурки, по которым щелкнули ногтем.

Омела взревела. Она успела выбросить в самый близкий к ней костер щепотку черной соли, которая тут же погасила дымящие поленья, и выдернула из волос то, что еще мгновение назад казалось мне заколкой — веретено. Повязки опали с ее изрезанных рук. Как и Ллеу, вместо пряжи она использовала свою кровь: вспорола острым концом вену под сгибом локтя и заплела новые кровавые нити пальцами. Быстрее, чем Ллеу, задравший рукава и делающий то же самое. Яростнее, чем кто-либо из умерших и по сей день живущих. Такую ярость было не обогнать.

— Из Матти получится хорошая королевская вёльва, госпожа, — улыбнулся он обагренным ртом, прежде чем упасть замертво под прощальный звон своего черного колокольчика.

Ясу, прежде вялая и безучастная, способная бороться лишь с собственной слабостью, вдруг встрепенулась. Неизвестно, что именно придало ей сил: веретено в руках рыдающей Омелы, которое она направила на меня, или же Ясу все это время притворялась и выжидала подходящего момента, чтобы лев вновь одолел волка. Она толкнула Омелу так сильно, что сбила с ног и ее, и затушенную костровую чашу, стоящую на лестничном выступе. Вместе они покатились по ступенькам, и Ясу очутилась на голой земле, разбив себе не только связанные руки, но и лицо.

Я тут же подорвалась к ней, с трудом оторвав себя от тела Ллеу, которого обнимала, надеясь исправить неисправимое. В отличие от него Ясу все еще была жива. Я оттащила ее подальше от лестницы и поднимающейся Омелы, ищущей свое веретено, которое Ясу незаметно подобрала и теперь крепко прижимала вместе с цепями к груди.

— Омела, — позвала я, выпрямившись среди лежащих тел тех, кого клялась защищать. — Омела… Остановись.

Она продолжала ползать по лестнице в поисках веретена, копошиться израненными руками в высыпавшейся золе и углях под перевернутой чашей. Красно-молочную кожу быстро покрыла копоть, белый кафтан почернел, как кружево на подоле и рукавах. Вся Омела словно начала таять, уменьшаться у меня на глазах, лишенная своих вёльв, своего оружия и чести. Мне даже было не нужно обнажать меч, чтобы окончательно победить ее. Достаточно было стоять, смотреть и слушать:

— Я пожертвовала всем ради своего туата! — кричала она. — Я пожертвовала отцом, братьями, сестрами. Собой! — Омела встряхнула руками, усеянными сотнями старых и новых порезов, зарубцевавшихся и безобразных, которые прежде скрывали ее широкие рукава. — Волчья Госпожа сама избрала меня! Она явилась ко мне во сне, пообещала конец заморозкам и лишениям, если я сожгу свою семью, если наберусь смелости самой возглавить свой народ. Ибо я такой же потомок Керидвен, как ты потомок Дейрдре. Я тоже королевской крови. Я заслуживаю того, чтобы самой создавать свою историю!

— Может быть, заслуживаешь, — ответила я. — Однако ты умрешь раньше, чем твоя история запомнится кому-либо, если не остановишься прямо сейчас. Керидвену никогда не быть независимым туатом. Он часть Круга — часть моих владений. А я его — твоя — королева. Условия те же. Верни то, что мое по праву, и я сохраню тебе жизнь.

— Я тебе не верю! — вскричала Омела, и зазвеневшие слезы разбили ее голос на части. — Твой отец то же самое тем ярлам говорил, чьи семьи в конце концов предал огню и мечу! Вы, дейрдреанцы, только это и умеете. Оскверняете Керидвен снова и снова, рвете его на части, как дворовые псы… Присваиваете себе наши легенды, нашу славу, наши мечты…

Я поджала губы, терпеливо внимая ее истерике. Которой не было бы конца и края, узнай Омела, что ее туат отныне станет принадлежать драконам. Сообщать об этом, ворошить прошлое в ответ, предаваться взаимным оскорблениям или стыдить Омелу за то, что содеяли ее предки, я не собиралась. Не видела смысла. Его не было и в тех распрях, что она учинила. Все, чего я хотела сейчас — это поскорее закончить их и вернуться домой. Потому и сказала только:

— Все кончено, Омела. Оглянись.

И она оглянулась. Бросила попытки найти утерянное веретено, обвела взглядом круг из мертвых вёльв, в который была заключена, и посмотрела на сидящую за моей спиной Ясу, уже расправившуюся с цепями и освободившуюся. Затем Омела медленно встала на ноги, подошла к краю лестницы с сжатыми кулаками и испачканными лентами, сползающими с них…

И снова упала на колени, рыдая в голос, как дитя.

— Керидвен сдается, — выдавила она сквозь сотрясающий ее плач. Две белокурые косы развевались на поднявшемся ветру. Тот словно пытался переубедить ее, но Омела все равно договорила: — Я сдаюсь на милость Дейрдре.

Боги, мертвые и живые, услышали ее слова. И драконы, кружащие над городом, тоже. Где-то забил колокол, треснули каменные ворота. Растерев грязными пальцами лицо, я двинулась к Омеле, чтобы ее пленить.