Страница 66 из 67
Одна его рука покоилась на бедре, другая, вытянутая вперед, указывала на север…
Эта легенда буквально преследовала моего отца.
Стоило заговорить с ним о сельве, как он поворачивал разговор на затерянные в ней города. Уже позже, когда мой разорившийся отец умер, я понял, что по натуре своей он был исследователем, и лишь семья и своеобразно понимаемое им чувство долга не пустили его в лес, подобно легендарному Раппо или вполне реальному полковнику Фоссету…
Я лежал в темноте, и передо мной стояло лицо отца.
Лицо, похожее на разбитое зеркало, в осколках которого отражались и явь и выдумки. Что он хотел найти в затерянном городе? И что бы он сказал, узнав, что мне «повезло» наткнуться на такой же? Только в открытом мною не было площади, не было непонятных иероглифов на портале… Впрочем, свастика и тайна, окружавшая обсерваторию «Сумерки», могли дать начало легенде не менее эффектной и к тому же более страшной, чем легенды о затерянных городах.
Они вторглись даже в мечту, подумал я о Бестлере и его окружении. Они сумели использовать даже легенду.
Боиуна, затерянный город, неизвестная цивилизация…
Я опять вспомнил лицо отца и его рассказы, и сердце мое сжалось.
И еще я вспомнил друзей. Не тех, которые были у меня в каждом городе, где мне случалось бывать, а друзей настоящих, которых я мог пересчитать по пальцам. Друзей, к мнению которых я прислушивался. Друзей, слова и поступки которых много для меня значили… Каждый из них был достаточно умен для той работы, которой занимался, но как часто на их пути вставали косность, непонимание, эгоизм! Как часто они терпели неудачи только потому, что дорогу им перебегали крысы!..
И, вспомнив друзей, я не мог не вспомнить о мире.
О мире, который был моим домом и в котором вдруг завелись крысы. Крысы вполне респектабельного вида, умеющие улыбаться, ценить музыку, понимать картины.
И я ведь многих из этих крыс мог перечислить по памяти! Очень многих, поскольку встречался с ними в кафе, пил с ними ром, брал у них интервью… Просто в голову мне не приходило, что они — крысы.
Они умели так хорошо улыбаться, они говорили такие тонкие слова, они оказывали мне услуги. Их игры, наверное, всегда были чумой, но, занятый своими проблемами, я принимал их за игры, похожие на ту, в которую любил играть мой отец. Только он искал неизвестный остров, ничего для этого не делая, а они искали свой мир, употребляя на это все свои силы! Они! крысы… Сколько же их было!
Я готов бъш схватиться за голову!
Англия — "Британский союз" сэра Освальда Мосли, "Национальный фронт" Эндрью Фонтэйна, "Лига защиты белых" Колина Джордэна… Бельгия — "Фонд святого Мартина", "Бельгийское социальное движение", "Центр контрреволюционных исследований и организаций", "Движение гражданского единства" Тириара и Тейхмана… Голландия — "Европейский молодежный союз", "Нидерландское молодежное объединение", ХИНАГ — объединение бывших голландских служащих войск СС, "Национально-европейское социалистское движение" Пауля ван Тинена… Франция ОАС и ее филиалы по всей стране, "Французское народное движение", "Революционная патриотическая партия", "Международный центр культурных связей", "Молодая нация", "Партия народа", пужадисты, "Бывшие борцы за Алжир", "Бывшие борцы за Индокитай"… Швейцария — "Новый европейский порядок" Гастона Армана Ги Амадруза, "Народная партия"… Швеция — "Новое шведское движение" Пера Энгдаля, "Шведский национальный-союз", "Северная имперская партия"… Финляндия — "Финское социальное движение", "Финская национальная молодежь", «Вьеласапу» — объединение бывших эсэсовских служащих…
Сколько крыс!
А ведь это только часть мира. Есть еще ФРГ, Австрия, Испания, Родезия, Парагвай, Боливия, Аргентина, Чили!.. Сколько их, этих партий? И от кого пришел пароль, который так не посчастливилось услышать мне?
И кто там, на местах, готовился помочь Бестлеру?..
Теперь я не мог оставаться в стороне. И не имел права оказаться в числе тех, кто был задушен, заколот, застрелен выродками, несущими в мир не солнце, а свастику… Мне хотелось в этот момент увидеть лицо неизвестного строителя обсерватории «Сумерки»… Кто он был? Как связал судьбу с Бестлером? Что заставило его считать, что работа, приводящая к созданию сверхоружия, ничем не отличается от всякой другой работы?
"Господи, — думал я. — Я далеко не пастырь, и мне не нужны бичи, даже такие «справедливые», как бичи Македонского, Цезаря, Наполеона, Гитлера, Бестлера…
Не они движут миром. Они — препятствие. Мир движем мы я, мой отец, репортер Стивене, мастер Нимайер, парни из Бельгии и России, из Америки и Болгарии…" Я перечислял имена, а потом стал думать о миллиардах цветных и белых, обреченных на гибель, пусть даже и красивую.
Но думать о миллиардах было трудно. Масштабы сбивали. И я стал делить миллиарды. Отдельно поставил человека, впервые сказавшего, что я ему по душе. Отдельно поставил людей, которым я верил. Отдельно тех, кого я уважал. И таких набралось немало. И именно они, люди, знакомые до изумления, окрасили безымянные миллиарды, и теперь я всех мог видеть, любить, спасать, потому что я первый обнаружил на земле место, должное, по замыслу Бестлера, в совсем недалеком будущем стать центром боли и страха для всего человечества.
Сердце мое разрывалось от боли, и как бы в награду за это пришел сон, в котором гостями были мои друзья, народ противоречивый, но добрый. И сразу из этого сна я перешел в другой, такой же счастливый…
Потом сон стал путаться, растекаться… Я услышал стук в дверь и проснулся.
Тревожно кричала в ночи сирена.
Она была слабая, видимо, ручная, но именно слабость ее наводила тоску. Протянув руку, я нажал на выключатель — света не было… Чертыхнувшись, я на ощупь оделся и пошел к портьере.
Нащупал шнур, поднимающий тяжелые складки, и замер. Ногти на моих пальцах светились! Они, как крошечные фонарики, испускали голубоватый свет, похожий на тот, каким светится ночью море…
Удивленный, я приблизил пальцы к лицу, даже пошевелил ими, но свечение не исчезло.
Стук повторился. Я выругался, но не сдвинулся с места. Ногти, оказывается, не были исключением. Рамы портретов тоже ожили и прямо на глазах наливались холодным, тусклым и неживым светом. Я мог разглядеть лица — краски, которыми они были написаны, тоже светились.
Озираясь, я подошел, наконец, к двери и, раскрыв ее, отступил в сторону.
— Компадре, — раздался негромкий знакомый голос.
Это был Верфель, и его появление у меня явно не было случайностью.
— Компадре, — повторил он, всматриваясь в темноту комнаты.
— Я здесь…
Он повернулся, и зубы его меж полуоткрытых губ сверкнули яркой, ровной полоской. Незаметный при дневном свете, отчетливо проявился длинный и узкий шрам, пересекающий щеку и часть уха.
— Что происходит? — спросил я.
— Торопись, — сказал он негромко и сунул в карман моей куртки тяжелый сверток. — У пирса стоит катер. И помни, безопаснее плыть по утрам.
— Вы предлагаете мне…
— Торопись!
— Я не знаю, кто вы, — начал я. — И не лучше ли будет, если мы уйдем вместе?
Я не вкладывал в эти слова другого, обратного им смысла, но Верфель взорвался. С силой схватив меня за пояс куртки, он выругался:
— Болван! Я не для того стрелял в жирного Хенто, чтобы сейчас ты задавал мне вопросы! Или ты еще ничего не понял? Или… — он вдруг остановился на полуслове и сдавил мне горло железной рукой, — может, ты уже подцепил комплекс превосходства и тебе захотелось поиграть в империю?
— Оставь! — крикнул я вырываясь.
Хенто… Он имел в виду водителя? Любителя цапель эгрет?.. И там, на острове, этот Хенто тоже хотел моего побега?.. Страшная догадка мелькнула в голове:
— Вы проткнули атмосферу над нами?
— Дошло, — грубо, но облегченно вздохнул он. — Катер у пирса. «Фольксваген» у входа. Выжми из них все!
Его тон поразил меня. Будто он долго изучал со стороны, на что я способен, и, хотя результаты наблюдений оказались неутешительны, вынужден был сделать выбор… Но мой инертный мозг все еще сопротивлялся.