Полёт совиного пёрышка

Я же поправила меховой воротник на коротеньком жакете, пожалев, что надела его, а не длинную накидку с капюшоном: вечерний ветер норовил пробраться как можно ближе, теснее. Через несколько десятков торопливых, совсем не прогулочных шагов я спохватилась:

– Куда ты меня тащишь?

– На башню, – махнул свободной рукой сыч, не переставая улыбаться.

Ту самую, с открытой площадкой, да. Ветра там гуляют самые пронизывающие, о чём я и сообщила, сделав попытку притормозить.

– Я недолго, – просительно посмотрел мне в глаза птиц. – Если тебе станет холодно, вот. – Он показал тёмный свёрток, зажатый локтём. Приглядевшись, я узнала свой плед. И когда успел прихватить?

Он выглядел таким счастливым, что я не стала портить настроение своим нытьём и не отняла руки, позволяя тащить себя через всю галерею к выходу на башню. Из черноты ущелья тянуло холодом, но ладони в руке сыча было тепло. Коротенький узкий переход, несколько ступенек – и мы шагнули на смотровую площадку, идеально круглую, как блины Руты. Рене покрутил головой, потом вытащил и развернул плед, набросил мне на плечи, укрыл голову словно капюшоном, завернул.

– Так лучше?

Спрашивать, на кого я похожа в таком виде, я не решилась.

Слева высилась цепочка гор, справа, по крутому склону, темнели верхушки деревьев, прямо под нами обрыв, над головой тёмное с лиловыми штрихами небо и несколько выглядывающих сквозь облака звёзд. Придерживая концы пледа, я скосила глаза на замершего сыча. Он глядел на открывшийся простор так, будто видел его впервые, будто не носился здесь на птичьих крыльях. Ветер трепал тёмные волосы, бросал отросшую чёлку на лицо, норовил подтолкнуть еще не окрепшее человеческое тело к краю площадки, огороженной зубчатой стеной высотой примерно мне по пояс. Рене, подталкиваемый порывами ветра в спину, приблизился к одному из зубцов, положил ладони на холодный камень, запрокинул лицо и застыл.

Я топталась чуть поодаль, кутаясь в такой замечательный, заботливо прихваченный плед. О чём он думал, о чём просил или сожалел, глядя на чужие звёзды?

– В утреннем свете здесь гораздо лучше, – после длинного молчания сказал Рене, не оборачиваясь. – Но и сейчас хорошо. Дышится иначе. Воздуха много, ветер поёт, зовёт…

Тряхнул головой, обрывая какую-то мысль. Я подошла ближе, положила ладонь на его предплечье. Он говорил, без неба вельвинды не живут.

– Зовёт..? – эхом переспросила я, вдруг испугавшись, что вопреки всем планам и мечтам он сейчас просто прекратит…

Ущелье глубокое. Рене, несмотря на худобу, тяжёлый, мне нипочём не стащить его с этой башни, не вернуть в комнату… Он шевельнулся, посмотрел на меня. Нет, с таким лицом не думают прощаться с жизнью, наоборот. Я тихо выдохнула.

– Зовёт подняться в небо, – тихо пояснил сыч. Усмехнулся. – Было время, мы носились, играли в догонялки. Славное было время. Больно смотреть вверх.

Стоял он при этом, снова запрокинув лицо к облакам. Янтарные глаза горели угольями.

– Не смотри, – беззвучно попросила я.

А ведь он почти ежедневно поднимался в небо, пусть птицей, но летал. Выходит, это совсем, совсем не то. Я надеялась, что тайная вылазка на стены обрадует его, поднимет настроение, вытравит тоску из глаз, тем более Рене сам рвался выйти из комнат и с такой предвкушающей восторженной улыбкой шёл сюда.

Он повёл плечами, а мне на мгновение показалось, что он силится и никак не может расправить крылья. Я сделаю всё, чтобы вытащить из него заклятое перо, но крылья…

– Смотреть в небо больно. Не смотреть – невозможно.

Я искала хоть какие-нибудь слова, но Рене быстро накрыл мою руку своей, чуть повернулся.

– Всё, приступ чёрной меланхолии можно считать оконченным, – бодрым тоном объявил он, но улыбка вышла неуверенной. – Я всё хотел спросить… Мы обсуждали твои планы и желания: выйти за ворота этого замка, уехать как можно дальше от того лысого типа, начать новую жизнь, но… Всё это как-то безрадостно, ты снова собираешься завернуться в одиночество, вот как сейчас в это покрывало.

– Ты прекрасно знаешь, почему.

– Не загоняй себя в камень, – возразил Рене. – Не верю я, что вердикт ваших лекарей окончательный и бесповоротный, скорее поверю в то, что у твоего мужа нашлись средства только на сомнительных недоучек-шарлатанов, ничего не смыслящих в болезнях!

Такие мысли и мне приходили в голову, но… Верген возил меня на консультации и к именитым целителям. Что теперь об этом.

– Я не собираюсь умирать прямо сейчас, – напомнила я.

– Ни в коем случае, – откликнулся сыч, думая о чём-то своём, то и дело хмурясь. – О чём ты мечтала, Дэри?

– Что?..

– До того как…до этого неприятного субъекта. Какого мужа ты хотела?

Ветер швырнул мне в глаза выбившиеся из низкого узла пряди. Удивлённо распахнув глаза, я уставилась на ожидавшего ответ сыча.

***

Глава 8.1

Вот с мужчинами девичьими грёзами делиться ещё не приходилось!

А вельвинд смотрел так серьёзно, будто от ответа зависела вся его жизнь. Я перевела взгляд на очертания снежных пик на фоне тёмного неба с рассыпавшейся пригоршней первых звёзд.

– Определённо не такого, как мой. Почему ты спрашиваешь?

– Любопытно. Был ли у тебя до… до всех этих печальных событий кто-то, кого ты мечтала назвать своим спутником? Может, втайне ты до сих пор о ком-то вздыхаешь?

Я оторвалась от созерцания горных вершин, снизу вверх посмотрела на Рене.

– Ты…спрашиваешь, не осталось ли в прежней жизни какого-нибудь прекрасного принца? Чтоб подать ему весточку о себе и считать дни до освобождения из стен родового замка? Такого, кто не побоится рискнуть, чтобы спасти томящуюся в неволе сомнительной прекрасности принцессу?

– Почему сомнительной-то? – моргнул сыч. – У тебя притягательная внешность, твоя собственная или наведённая иллюзией. Мне почему-то кажется, что иллюзия тут ни при чём. На тебя очень приятно смотреть.

А он умеет говорить девушкам красивые слова! Я с трудом удержалась от фырка, помня, что вовсе не мои выразительные глаза и нежный голос мы обсуждаем.

– Нет, Рене. Такого человека нет. Мечты остались просто мечтами, в реальности мне не на кого рассчитывать.

А память, как нарочно, вытащила из пыльного тёмного закутка лаконично обставленную комнату на втором этаже пансиона, с окном, на которое вечно падала густая тень кряжистого дуба, чьи ветки вкрадчиво скреблись в стекло, и нас, юных, наивных, легкомысленных мечтательниц количеством от четырёх до шести. Перед сном мы собирались в нашей комнате, обсуждая всё на свете, от скучных занятий до новостей из дома. И визиты родни в разрешённые дни. Хорошее было время, спокойное, безмятежное, несмотря на плотное расписание и ранний подъём. Полное самых смелых планов и ожиданий. Отчасти о годах учёбы в пансионе для юных дэйн я немного рассказывала Рене.

Ещё были летние дни, чаепития на высокой террасе нашего дома, подруга Ларза, смеющаяся над несмешными шутками приглашённого тётей Лиз усатого воздыхателя, синие глаза и ямочки на тщательно выбритых щеках сидящего напротив… Я даже мысленно замешкалась, вспоминая его имя. Стыдно не помнить имя того, с кем случился первый поцелуй, неловкий, почти детский. Гайн, точно.

– То есть мечты были? – не унимался Рене, звуком негромкого голоса выбив меня из воспоминаний.