Полёт совиного пёрышка

Я вернулась к этому вопросу через день, вернее вечер: именно в первые часы наступления сумерек выбирало колдовство для недолгого отступления в тень, выпуская человека на несколько жадных глотков свободы.

– Да, я принёс, – не стал отпираться успевший освежиться и накинуть одежду вельвинд.

Как же я ругалась! Рене пережидал всплеск моего негодования в насупленном молчании, а когда я остановилась перевести дух, сильнее сцепил перед собой пальцы и припечатал:

– Дэри, подвернись удобный случай, я бы и в казну императорскую клюв сунул. Скажи: сколько времени займёт твой честный и праведный способ собрать нужную сумму?

– Но не у торговцев же выручку за товар таскать!

То, что от поступка сыча никто из жителей Бейгорлауна не пострадал, выяснилось сразу; нашу деревню этот мелкий благородный разбойник не стал трогать, домахал своими крылышками аж до ближайшего городка, где ему повезло благополучно улизнуть от какого-то лавочника, прихватив с собой риден. И ни капли раскаяния на наглой бледной морде!

От новой волны возмущения я подавилась воздухом.

– К тому же неужели ты полагаешь, что я буду спокойно смотреть, как женщина, благородная женщина, носительница древней фамилии, трудится вот этими самыми руками, чтобы подороже продать результаты своего труда? И надеется на честность и порядочность покупателей…и своей родственницы?! А я просто в клеточке на стеночке посижу, наблюдая, как ты стараешься приблизить день моего освобождения?!

– Но не воровством же! – почти заорала я, в последнюю секунду приглушив голос. Стены в замке толстые, но об осторожности забывать не стоило.

…Фамилию я уже несколько лет носила другую, к ней приставки эйр- не полагалось…

– В цирке выступать не могу, прошу понять и простить, – съязвил Рене.

О нездоровых увлечениях Гарео Фитри он рассказывал: циркач любил не только живых пернатых. О том, что и из непростого сыча планировал сделать чучело, даже зная, что под перьями живой человек, чужестранец с магией в крови, обмолвился ровным, скучающим немного тоном, от которого мороз продрал по коже. Он пробыл более шести лет в цирковом плену, и я очень хорошо понимала и испытываемую Рене ненависть, и желание держаться от пёстрых повозок как можно дальше. Мои собственные отвращение и страх к маскам были не меньше.

Я ругалась с ним и спорила почти всё отведённое человеческому облику время, но упрямый вельвинд, ступив на сомнительную дорожку, останавливаться и не думал.

– Если всё разрешится благополучно, я потом всё возмещу, до последней монеты, – уверенно заявил он.

Каким образом, хотела бы я знать! И особенно хотела бы знать, почему же тогда Рене не обращается к источнику своего благосостояния сейчас! На этот счёт его губы сжимались в тонкую линию, а взгляд становился непроницаемым.

– Там осталось много нелепой гордыни и глупости, чего уж… Может, однажды и расскажу всё как есть, но, поверь, я просто не могу, Дэри. Из этой ловушки придётся выпутываться самостоятельно.

Я ответно поджимала губы, не соглашаясь с его рассуждениями и расплывчатыми ответами, но других вариантов Рене не предлагал. В одном я была с ним согласна: продажей картин я буду зарабатывать на нашу свободу долго, очень долго, а успеть пожить своей жизнью с каждым днём хотелось всё сильнее, не говоря уже о самом птице.

На буквы из словаря в этот раз не осталось времени, всё, что он успел до того, как маленький сыч взял верх, это впериться тяжёлым взглядом в письмо, с тихим хлопком соткавшееся в моих руках. Бумага для такой магической почты стоила немало, но на неё мой муж средства находил. Верген сообщал, что навестит хворающую супругу в последнюю неделю осени, до того, как дороги окончательно раскиснут от постоянных дождей. На эту новость Рене потемнел лицом, но ничего не сказал, а в следующее мгновение меня саму всю скрутило от жалости и невозможности разделить боль, когда длинное тело выгнулось, а с тонких губ сорвался мучительный стон.

Верный своему решению, с которым я так и не согласилась, сыч притащил ещё пару монет, в этот раз серебро. Впрочем, не то чтобы не согласилась… Всем своим видом выражая неодобрение, я молча поставила в угол между изголовьем кровати и стеной небольшую пустую шкатулку, похожую на ту, в которой я хранила совиные перья. Рене наловчился откидывать крышечку птичьим клювом и добытое столь нечестным путём аккуратно опускал на бархатное дно.

***

Лиз тоже прислала записку, полную сожаления: её гостевой визит в замок откладывался, до приезда Вергена мне не посчастливится её увидеть. Она приписала, явно стремясь меня обрадовать и подсластить грустную новость, что нашла потенциального покупателя на несколько будущих картин, и покупателя щедрого. Да, это обрадовало, конечно, тем более что временем для изготовления желаемых работ я располагала, но всё же увидеть тётю хотелось, я скучала.

С другой стороны, Верген… Надо будет придумать, где прятать Рене, когда муж приедет. Оставлять сычика у себя в спальне и молиться, чтобы мужу не пришло в голову вспомнить о почти позабытом супружеском долге… А сычик, пополнив потайную шкатулочку ещё одним блестящим кругляшом, дождался вечера и обратился, в этот раз не самым удачным образом прямо на каменном полу у камина, обронив прислонённую к решётку кочергу. Та огрела его по затылку, вызвав громкое шипение и длинную тираду на рваном незнакомом языке. Хотя почему незнакомом, «нари» – так называлось альнардское наречие.

Я приложила к его затылку тряпицу, смоченную в холодной воде, капнула на неё несколько капель из вытянутого гороховым стручком пузырька: снадобье помогало быстро убирать синяки и отёки. Может быть, проникнувшись несчастным видом Рене, в этот раз я уступила его уговорам и согласилась на сомнительную вылазку-прогулку по открытой галерее, которую мы обсуждали неоднократно и на которую я никак не могла решиться, опасаясь закона подлости: бодрствующих и шатающихся по коридорам слуг, например. Пока что на нашей стороне был закон везения: не считая единственного вторжения Нальды, больше в хозяйские покои никто не ломился, оставляя за хозяйкой право на тишину и уединение.

– Оденься потеплее, – вздохнула я, чувствуя, как ускоряется стук сердца.

Волнительно всё-таки. Рене молча кивнул и натянул поверх рубашки тёплую дедову куртку, вышедшую из моды ещё полвека назад, но всё ещё добротную и крепкую. С сомнением осмотрел невысокие сапоги, но по размеру они подходили, подошву имели бесшумную и давали необходимое тепло. А я вспоминала все тёмные углы и закутки, в которые, если что, можно будет нырнуть и спрятаться от ненужного любопытства.

Закутки не понадобились. Длинный коридор освещался слабо, с расстояния десятков трёх шагов утопал во тьме, но сначала я в одиночку пробралась к лестнице, спустилась вниз и убедилась, что Рута уже отправилась почивать, Яола заперлась у себя, а лже-скромница Нальда юркнула к своему садовнику.

– Идём, – почти беззвучно позвала я вельвинда в приоткрытую дверь.

Рене шагнул за порог в тёмный коридор и улыбнулся.

Бесшумными тенями мы проскользнули мимо запертых комнат, и в этот раз меня не пугали шелестящие за спиной призрачные голоса: ориентируясь в темноте лучше меня, долговязый птиц взял меня за руку и вполне уверенно вёл к выходу.

Сквозь открытые арочные проёмы проглядывало небо, частично прикрытое облаками. Рене с шумом втянул воздух, высунулся наружу.

– Знаешь, сколько не смотрю вверх, а всё не привыкну к другим звёздам. Ваши тоже красивые, но совсем чужие, – тихо произнёс он и снова схватил меня за руку, потащил дальше.