Полёт совиного пёрышка

Птиц отскочил подальше, спрыгнул с колен и заклекотал, яростно сверкая круглыми глазищами и размахивая крыльями. Я невольно отметила, что при обратном переходе из человеческого тела в птичье проблем не наблюдалось: он двигался быстро, уверенно, птичье тело слушалось.

– Мне тоже не нравится, Рене, – согласилась я. – И я уже пыталась отсюда сбежать, но Верген быстро нашёл и вернул обратно. Его не меньше, чем меня волнует состояние здоровья: надо ведь постоянно принимать эту отраву, именуемую целебными снадобьями. Поэтому…

Поэтому повторный побег нужно как следует подготовить, бессчётного числа попыток у меня нет. И если раньше я хотела убежать ради себя самой, чтобы остаток дней провести так, как хочется, в тихом красивом месте, где никто не слышал о старой истории моей семьи и никто не будет искать, чтобы привести приговор в исполнение, ведь некоторые приговоры отмене не подлежат, то теперь к моей цели прибавилась и вторая: Рене. Я знаю, что ничего не могу, но должна, обязана придумать, как вытряхнуть человека из тела совы. Значит, буду откладывать каждый веринг, каждый танс для покупки ключа, буду заново учиться разговаривать с людьми и добывать нужные сведения, уговаривать, убеждать… Пусть всё это не сразу, но это надо осуществить, пока гадкий недуг не взял верх. Времени должно хватить.

Проговаривать это вслух я не стала, только почесала сычика в области шеи, будто он был котёнком. Он недовольно булькнул, вывернулся из-под руки и вспорхнул на изголовье. Я же невольно покосилась толстую веточку-жёрдочку выше. Сколько раз птица оставалась здесь, когда я укладывалась спать! Нет уж, начиная с этой ночи, я буду выгонять Рене отсюда и плотно задёргивать полог.

– Но ты прав: любви между нами нет, – решила я закончить ненужные откровения. – И не было, хотя Верген когда-то, в самом начале, что-то такое пытался… Наверное, считал, что красивыми словами будет проще расположить меня к себе. Мне же было достаточно того, что он знал моего отца, был его учеником и даже другом. Я не видела их дружбы, отец о нём не упоминал, но он вообще не говорил со мной о своих знакомых, если только о том, кто из них мог бы быть хорошей партией для меня… А потом я уехала учиться и домой приезжала два-три раза в год, на каникулы и большие праздники. Так что познакомиться с Вергеном в то время не сыскалось возможности… Зачем я тебе всё это рассказываю? – я подняла голову, нашла мерцающие жёлтые глаза.

Рене не ответил.

Я потянулась, подцепила валявшуюся на покрывале книгу и переложила её на прикроватную тумбочку.

– Гораздо больше меня волнуют твои тайны, – укоризненно сказала я, но птиц тут же состроил непонимающий вид. – Твоё нежелание дать о себе знать родным, какой-то выдуманный позор, задетая честь… Ладно-ладно, я, наверное, берусь судить о том, чего не знаю, больше не буду. Но я обещаю сделать всё, что в моих силах, чтобы найти это перо.

Сыч смотрел на меня очень внимательно.

Дура ты, Гердерия. Нельзя обещать, если нет ресурсов, если нет уверенности в результатах.

Но, раз он прилетел сюда, я должна попытаться.

***

Глава 6.2

Снова покатились дни пребывания Рене в птичьем облике, но круглые совиные глаза умели заглядывать в лицо очень по-человечески, вопросительно и с надеждой. Я же не разрешала себе даже думать о самом плохом, старалась изо всех сил верить, что обращение птицы в человека было не последним, надо всего лишь запастись терпением и дождаться следующего.

Невозможность нормально разговаривать и заканчивать беседу невыразимо огорчала, вызывала бессильную досаду.

– Надо нам придумать язык жестов, чтобы хоть как-то общаться, пока ты такой, – я постаралась придать голосу самый мягкий и деликатный окрас, но пернатый Рене издал какой-то звук, на его птичьем, должно быть, означающий несогласие и обиду.

И самым неделикатным образом утянул у меня курагу из вазочки с сухофруктами, с которыми я вместо сладостей пила чай.

Это стало ещё одним бытовым неудобством: до нового знакомства со своим питомцем (не могла я называть его фамильяром, не считала таковым!) я могла попросить накрыть стол и в малой чайной комнате, или в уютном уголке библиотеки-мастерской, расположившись возле окна, словом, безвылазно в своей комнате я не сидела. А теперь, опасаясь, что Мейде, к примеру, приспичит не вовремя прибраться в хозяйской спальне аккурат в момент явления Рене во всём своём раздетом великолепии, или той же Яоле понадобится зайти с каким-то вопросом, я старалась держать дверь запертой на ключ. Но, поскольку ждала, каждый день ждала возвращения человека, я и ела преимущественно у себя, и от уборки комнат то и дело отвлекалась, и из мастерской бегала проверять, не обратился ли мой сычик.

С этим тоже надо было что-то решать.

Ключ от моих комнат, к слову, у экономки я самым некрасивым образом стянула, поймав удачный момент послеобеденного сна, и не собиралась в содеянном сознаваться.

Тёплые солнечные дни покинули эти края, на смену им прилетели пронизывающие ветра, тяжёлые тучи то и дело опрокидывали на землю холодные дожди, но я всё равно выбиралась на прогулки, пусть даже совсем коротенькие. Нередко прохаживалась по внешней галерее, заросшей плющом и араленой, в это время года уже не цветущей. С этой галереи можно было попасть на угловую башню с открытой смотровой площадкой, окаймлённой невысокой зубчатой стеной-ограждением. Дальше начинался крутой обрыв и простор, в стороне темнели горные пики. Я ступала на круглую, всю в трещинах, площадку всего несколько раз: высота завораживала и пугала, а гуляющий здесь ветер слишком неприятно подталкивал в спину и дёргал за полы плаща. Красивый вид на горы открывался и с галереи, мне хватало.

Томительное ожидание было вознаграждено: злое колдовство, запиравшее Рене, регулярно давало сбой, ненадолго выпуская измученного человека из маленькой совы. Я отмечала дни на календаре: обращение случалась примерно раз в пять-шесть дней, преимущественно в вечернее время. Жаль только, что совсем ненадолго, но он радовался и этому.

Я старалась сделать его короткие часы человеком как можно более удобными, комфортными: заботилась о нормальной человеческой еде, подходящей по размеру и соответствующей времени года одежде, уступала личную ванную, хранила его секрет от обитателей замка. Но этого было так мало, совсем недостаточно для полноценного существования!

И обрывки бесед на логносе, лишь немного на имперском, который Рене очаровательно коверкал, самую малость.

Он умел задавать правильные вопросы и умел слушать, хмурясь, поглядывая из-под падающей на лоб чёлки; в такие моменты янтарный птичий взгляд приобретал остроту и я немного пугалась: зачем откровенничала, признавалась в том, что живу под чужим именем, скрываюсь от правосудия, хотя само понятие «правосудия» так мало годилось для той чудовищной несправедливости, сломавшей мою светлую счастливую жизнь, отобравшей жизни отца и мамы? Я ведь почти не знала поселившегося в Бейгор-Хейле человека, у меня не было доказательств его слов, всё, что у меня было, это полное боли лицо в момент очередного оборота и пёрышки, которые я изредка подбирала и рассматривала, надеясь увидеть то самое, освобождающее.

– Значит, нечего и мечтать о том, что желаемый список имперских магов будет у нас в ближайшее время, – пугающе спокойно подытожил Рене в очередной тихий вечер.

Я виновато кивнула. Сыч постучал по опустевшей кружке непривычно длинными, тёмными, чуть загнутыми ногтями, сильно смахивающими на когти.