Страница 5 из 27
В нашей школе половина ребят были детьми военных. Нас таковых учили в отдельном корпусе школы, из нас явно готовили будущих военных разведчиков. Дома вокруг школы населяли опять же офицеры, может поэтому так часто у подъездов стояли грузовики с мебелью, которые загружали-разгружали солдатики, под неусыпным контролем офицерских жен.
Конечно и начальная военная подготовка у нас была особо серьезная. И вели ее офицеры, в основном в полковничьих погонах. Пока на курсах начальной военной подготовки нас учили разбирать-собирать автомат, пистолет и однажды даже пулемет, всё было нормально, почти как у всех. Потом были занятия по рукопашному бою и самозащите без оружия. Это нам очень понравилось. Мы даже успели заметить, как хулиганьё из соседних дворов, да и наши школяры, которых обошла стороной наша очень военная подготовка, стали огибать нас траекторией по широкой дуге.
Но вот однажды на занятия пришел красивый гвардейский офицер — он учил нас бальным танцам. Вот уж где пришлось попотеть и покраснеть, ведь девочки были нашими, школьными. Мы заранее предполагали, как они будут шушукаться, обсуждая каждого мальчишку. Но вот гвардеец от теории перешел к практике — он лично вызывал из строя девочек и танцевал с ними. Тут пришел и наш черед хихикать над ними — девочки смущались, потели, сбивались с ритма, что очень нравилось нам, их будущим партнерам. Однако, когда пришло время нам разбиться на пары, и танцевать по-взрослому, до нас дошло, что мы ужасные танцоры, и уже девочки учили нас правильно ступать, держать за талию и плечо, вести в танце. Вероятно, товарищ капитан гвардии был не из мучителей, а тонким психологом, он деликатно делал замечания, с пониманием относился к тому, что мы впервые обнаружили силу обаяния наших партнерш, поэтому довольно быстро обучил танцам и даже поставил высокие оценки.
Но не все учителя поенной подготовки были столь деликатными. Случился в их бравой среде один отставник по ранению, разжалованный с подполковника в старлеи, который с первого занятия вызвал у нас отвращение. Он кричал, топал ногами, отравлял атмосферу класса перегаром, дергался лицом, таращил глаза — за что сходу получил прозвище Контуженый. Стоило ему отвернуться к доске, чтобы написать корявыми буквами тему занятия, как ему в спину неслись проклятия, насмешки и даже мятые бумажки. Больной на всю голову старлей запоминал обиды, копил в себе планы мести — и вот однажды пришло время отомстить обидчикам. Ему удалось «выбить» окно в графике учений полигона в такое время, чтобы нам пришлось вместе с курсантами военной академии пройти боевое крещение огнем.
Курсанты академии показались нам «пожилыми дядечками и тетками», хоть разница в три года была не очень велика — они также как и школьники, носились в мокрых от пота гимнастерках, натирали ноги в сапогах б/у до крови, ползали в песке и грязи на пузе, а девушки — их было четверо — даже плакали и просились домой. Наш Контуженый мститель заставил нас прослушать краткие поучения полковника академии, потом приказал следовать за курсантами. Так, мы вместе бросали гранаты в несущийся на скорости танк, преодолевали полосу препятствий в огне напалма под колючей проволокой. Вокруг всё стреляло и грохотало — автоматы, пулеметы, пушки, танки. Нас засовывали в довольно мелкий окоп, по которому на высокой скорости проносился танк, а мы, пропустив танк над собой, вскакивали и бросали в ревущий двигатель гранату. При этом нам в лицо летели песок и комья грязи из-под гусениц, мы задыхались от синего выхлопа, глохли от рёва тысячесильного мотора и свиста снарядов, пролетавших в полуметре над головами. Наш старлей с их полковником во время прохождения нами адской полосы покуривали в блиндаже и посмеивались, пока инструкторы помоложе гоняли нас как цирковых лошадей по арене. Измученных, оглохших, грязных, нас погрузили в автобусы, где мы без всякого стеснения, прямо при девочках, меняли грязные гимнастерки на свои штаны со свитерами, которые отбирали из личного гардероба по принципу чего не жалко. Выгрузили в школьном дворе, и мы врассыпную сбежали кто куда, лишь бы не видеть издевательскую усмешку Контуженого.
Когда я, грязный и потный, вернулся домой, не закрывая дверь ванной, плюхнулся в горячую воду, отец присел на край чугунного резервуара и участливо спросил:
— Знаешь ли ты, сын мой, что на боевых учениях допускаются потери личного состава. Не знаю как сейчас, а в наше время был норматив 2 процента. Разумеется, негласный, но всем известный.
— Что!? — кричал я, превозмогаю свистящий гул в ушах. — Я почти ничего не слышу!
— Это ничего! — Отец хлопнул меня по мокрому плечу. — Скоро пройдет, зато пороху понюхал.
Конечно, слух вернулся… И нашего контуженного старлея отправили на пенсию. Только после такого экстрима решил я пойти не по стопам отца, а стать «штафиркой», как он выражался, то есть штатским.
Единственным человеком, с которым я мог поделиться на «штафирную» тему, был племянник Иван Иваныч. Пока на кухне рассказывал про полигонный ад и ужас, племяш участливо кивал седеющей головой, урчал, наливая чай с молоком мне и с коньком себе. Я так увлекся описанием своих приключений, что не сразу обнаружил изменения в его доме. А между тем, в коридоре появился огромный кованый сундук, на вешалке — драповое пальто, под вешалкой — дамские сапожки с валенками. А вот и хозяйка антиквариата. Из малой комнаты, опираясь на костыль, порывисто выскочила старушка в спортивной форме.
— Здорово, крестничек! — выкрикнула приветствие тетушка, чмокнув меня в щеку. — Ваня, ты чего меня не разбудишь?Я же к Алеше приехала, он тут единственный нормальный парнишка.
— А как же я? Бабуль, неужто я ненормальный? — Выпятил губу Иваныч.
— Был бы, Вань, если бы не писал ахинею для америкашек и не жил бы с той шалашовкой молодой, Галкой-палкой, она же тебе в дочки годится, — расставила всех по ранжиру крёстная.
— А ты что, бабДусь, разве читала «ахинею»? — удивился Ваня, выпучив глаза. — Это же секретно!
— Да уж, полистала, думаешь ты один языки знаешь! А что секретно — то уж сто лет, как любой школьник знает. Ну-ка, Вань, принеси мне черную книжечку из баула. — Повернулась ко мне, оторопевшему. — Сейчас, Лёшенька, подарю тебе дневник. Откуда он у меня — сама не знаю. Только много лет, как он при мне, я его часто читаю. Очень душевная книжечка! — Взяла из рук Ивана Ивановича блокнот в черной кожаной обложке с замочком на боку, протянула мне. — Читай, дорогой крестник, да ума набирайся. Я ведь только затем и приехала, чтобы вручить сей манускрипт.
Я щелкнул замочком, открыл книжечку, полистал рукописные страницы. Написано красивым почерком, на понятном русском языке. От страниц приятно пахло ладаном и медовым свечным воском. Первое, что бросилось в глаза: «Слова Государя Императора Николая Второго: «Если для спасения России нужна искупительная жертва, я буду этой жертвой. Да будет воля Божия». Будто издалёка донесся звук голоса Ивана Ивановича:
— Скажи вот что: как уберечься от зла? Ведь оно сейчас повсюду…
— Теперь вопросы задавай Алеше, он прочтет и все тебе расскажет.
— И все-таки, пока он только начал разбираться, бабушка Дуся, ответь.
— Ну ладно, вот тебе слово из 33-го Псалма Давидова:
«Уклонись от зла и сотвори благо; возжелай мира и устремись к нему!», а вот и самый верный инструмент: «Очи Господни обращены к праведным, и слух Его – к молитве их». Ну что тут непонятно?
— Ну это… надо еще осмыслить и воплотить, так сказать. — Рассеянно покрутил он пальцем у виска. Вскинул глаза на бабушку и попросил: — И все-таки, бабДусь, ты бы с Галочкой как-нибудь того, помягче. Я ведь без нее с тобой не справлюсь. Тебе же уход чисто женский нужен…