Страница 4 из 27
То внезапно вспоминались уроки живописи, я доставал из антресолей чертежную доску, ставил на рассохшийся мольберт у окна, распрямлял пожелтевшие листы ватмана, крепил на доске и сначала карандашом, потом акварелью покрывал «холст» затейливыми цветными миражами, из которых выступали черты ангельского лица девушки, изгибы тонкой фигурки в развевающихся одеждах. Сам не знал, откуда сие и зачем, но в отличие от поэтических упражнений, акварели мне нравились сразу и необратимо, скорей всего неузнаваемостью и загадкой для меня самого. Листы с живыми картинами из мечты я тоже сохранял, высушивал и бережно складывал на шкафу, где их никто кроме меня достать не мог.
Как-то заглянул ко мне домой Пашка. Он застал меня за рисованием очередного шедевра. Повел себя мой друг необычно — встал за спиной, долго молча разглядывал портрет на фоне тропического пейзажа. Дотянулся до склада живописных работ на шкафу, аккуратно рассмотрел. Увлеченный нынеписуемым шедевром, я и думать о нем забыл, пока Паша не взял в руки блокнот со стихами и также молча полистал и его. Завершив наконец работу, отмыв кисти, забросил сушиться акварель на шкаф, я обнаружил Пашку, сидящего в задумчивости. Он переползал глазами от картин к блокноту и обратно. И молчал.
Заглянула мама Оля, предложила отвлечься и выпить по чашке кофе. Мы гуськом последовали за кормилицей в столовую. Пашка обстоятельно отвечал на вопросы хозяйки по поводу здоровья отца и отметок в школе. Я маленькими глотками пил чудесный кофе, ел пышные пирожки с капустой и слушал их болтовню, удивляясь тому, как можно со столь серьезным видом тратить время на такие мелочи, в то время как я у них под боком буквально сгораю от любви. Наконец Пашка встал из-за стола, рассмотрел циферблат наручных часов и предложил немного прогуляться.
Друг мой, продолжая развлекать меня пустой беседой, довел меня до края лесопарка, в котором устроили детскую площадку. Детей к этому времени мамы увели домой ужинать и смотреть мультики. Мы присели на скамейке, погрузившись в симфонию лесных звуков. Я взглядом спросил: и что дальше? Он тоже взглядом показал на чащу леса и мигнул — жди.
Если бы я только знал, что предстоит мне увидеть! Ни за что с Пашкой в лес бы не потащился.
Из-за кустов буйной сирени вышли два человека, один побольше, другой поменьше. По их лицам скользнул свет от фонаря — и я узнал мою возлюбленную и школьного хулигана Вовку. Они шли, будто пьяные, опираясь друг на друга. Рука нахала с талии девушки скользнула ниже, а она не оттолкнула руку, но лишь теснее прижалась к нему. Рассмотрев под светом фонаря циферблат Вовкиных часов, они тихонько засмеялись и нырнули обратно в черную тень кустарника.
— И часто они так? — спросил я.
— Мы тут с Милкой каждый вечер гуляем, — прошипел Пашка. — Ну и эти тоже.
— Зачем ты так!— выпалил я, сорвавшись с места, и не разбирая дороги, помчался вон.
Наступили самые черные дни моей юности. Навалилась свинцовая тоска, тупая боль пронзала тело, стучала в голове, невидимая холодная рука сжимала сердце. На меня нападали жгучие желания — убить себя или Вовку, а заодно и эту…которая посмела в моих мечтах называться креолкой, а на самом деле оказалась… Далее из моего нутра выпрыгивали пошлые характеристики, которые приложимы только к самым развратным женщинами, с «низкой социальной ответственностью». Умереть хотелось всё сильней, сценки с вариантами «самоубивания» крутились передо мной навязчиво и упорно. Почему-то хотелось, чтобы про эту «месть наоборот» узнали все, особенно она, «так называемая креолка», и чтобы над гробом раздавались ее рыдания: «прости, я не знала, что ты меня так сильно любишь, какая же я коварная и тупая курица». Отец однажды ночью подошел ко мне, положил тяжелую руку на плечо и сказал только одно: «Об этом даже не думай!» Я взорвался приступом позорных слёз, боднул его в грудь и простонал:
— Зачем они так? Это же больно!
— Ничего, ничего, сынок, — протяжно вздохнул отец, сжимая пальцами мой затылок.
— Я думал, любовь — это счастье, радость!..
— Всё еще у тебя будет — и настоящая любовь, и счастье… всё остальное.
Тогда я не спросил, что значит «остальное». Только потом, годы спустя, стал понимать. Отец имел в виду, что я, как сын единородный, как наследник, просто обязан пройти по его стопам, узнав и любовь, и смерть, и настоящую горечь потери. А то юношеское гормональное беснование — это лишь пристрелка перед настоящей битвой. Но как выяснилось позже, и это было нужно, и это не было случайностью.
Моя красавица мама, не оставила меня в столь удрученном состоянии — она сумела пробиться сквозь мрачную пелену отчаяния, осветила меня своей белозубой улыбкой и нежно прошептала: сынок, мужайся, твоя любовь и твое счастье впереди, обещаю. В тот миг в сердце установился дивный покой. Потом еще не раз та дивная тишина в душе, дарованная мне мамой в качестве наследства, поможет пережить любые беды и любое счастье. Как говаривал отец, что нас не убивает, делает сильней.
История с неудачной влюбленностью завершилась для меня весьма показательно. Я-то думал, что девушка, увлеченная страстью к другому парню, обо мне и не вспомнит. Оказывается, Лиля буквально купалась в волнах моего обожания, хоть и не показывала виду. После того, как мы с Пашкой застали парочку на месте преступления, я потерял интерес к девушке, ей стало недоставать моих томных взглядов, она стала нервничать, как наркоман во время ломки.
На выпускном вечере Лилия, выпив второй бокал шампанского, тряхнула головой, распустив по обнаженным плечам волны каштановых волос, подошла ко мне и пригласила на белый танец. Надо же такому случиться, Лилю буквально на секунду опередила моя штатная партнерша по бальным танцам Танюша. Я конечно же выбрал ее, и мы закружились под звуки вальса, получая удовольствие от натренированных танцевальных движений.
Я тогда готовился поступить в спецшколу, по совету отца прошел подготовительный «курс молодого бойца», научился стрелять, боксировать, бегать по пересеченной местности, отражать нападение с ножом и… владеть искусством бальных танцев.
С выпускного вечера мы уходили с Таней. Я уж и думать забыл о Лиле, как вдруг она напомнила о себе. Подбоченившись, как ослепительная Ортенсия в испанском «Зорро», она перегородила нам дорогу, тряхнула копной волос, сверкнула карими очами, окинула презрительным взглядом Таню и прошипела по-змеиному: «Ты об этом еще пожалеешь!» Пока я соображал, о чем пожалею и с какой стати, из черной тени кустов выскочил хулиган Вовка, попрыгал передо мной, неприлично ругаясь, по-блатному растопырил пальцы, скривил физиономию, взвизгнув: «Получай!» — длинно размахнулся, как пьяный колхозный тракторист, и получив от меня молниеносный прямой справа, — вернулся в кусты, в полете падальщика, сбитого чернокожим охотником. Лиля набросилась на Таню, пытаясь вцепиться растопыренными пальцами в прическу за семьсот рублей, но Танюшка обучилась на подготовительных курсах не только бальным танцам, поэтому отвела руки загребущие, плавным броском айкидо отправив неудачливую соперницу в кусты, следом за киллером-любителем Вовкой. Оглянувшись на кусты, разглядел искаженное злобой лицо Лили с черными ненавидящими глазами. Только беспечно пожал плечами, и мы с Танюшкой продолжили путь под едва сдерживаемый смех победителей. Но увы, нападение Лилии в тот вечер было не последним. Вот уж в чем, так в яростной злобной мести ей отказывать не следовало.
Пока меня всё больше раздувало, как индюка, от ощущения своей крутости, я внезапно получил урок познания своего истинного естества. И было это, прямо скажем, не очень приятно. В белой рубашке, вышел из школы с аттестатом в руке, добрел до угла, оглянулся в последний раз на школьный двор — и получил удар по затылку. Последнее, что увидел перед тем, как потерять сознание, были злобные глаза Лилии, полные черной ненависти, и улыбка, похожая на искал пантеры. Бил подло сзади Вовка, а соискательница сатисфакции стояла предо мной, хохоча по-оперному, сверкая красивыми злобными очами. Отомстили, стало быть…