Страница 10 из 27
А вот и взаимное проникновение греков в среду испанских народов: «Как и многие другие земли на средиземноморском побережье Иберийского полуострова, Каталония была колонизирована древними греками».
Да они там все родственники – греки, испанцы, каталонцы. Отсюда и внешнее сходство гречанки Лены Хорошевой с моей испанской мамой. У них даже имена похожи — мамино Люсия (солнечная богиня) и Елена (солнечный свет).
А ночью, такой необычно светлой от блистания луны, от моих самых светлых воспоминаний из будущего — да, я рисовал портрет Елены и писал нечто фантастическое.
Солнце огромное в полнеба, горячее, яркое — да, оно тоже здесь, всюду, сверху и снизу, отовсюду. Капельки пота на лбу, застывшие загустевшие, кажется навсегда, без них будто и не может быть по-другому. Запах травы, томный, перечный, там сладкая горечь полыни перемешивается с пьяным хлебным ароматом чернозёма. Соленый морской бриз наплывает на болотистые испарения воды с густой ряской на застывшей коже реки, на сомлевшей мембране запруды. Детские грёзы о латиноамериканском тропическом солнце прорастают сквозь терпкое шелковистое стелющееся серебро безбрежной украинской степи.
Откуда эти неясные, оранжевые мазки от широкой воды, от бегущей степи, от богатых городских застроек, утопающих в пышной зелени деревьев, роскошной палитре цветов — неужели всего-то из впечатлений от поездках в поездах, автобусах, автомобилях на юг, в сторону крымских холмов, укрывающих от северных ветров бирюзовую ленту теплой морской воды, в которой хочется плавать, нырять, плескаться под восторженные вопли детей с облупленным носами, обожженными до красноты щеками. В такие минуты наша планета кажется тесной для детской мечты, ведь здесь даже тысячи миль между южноамериканским и крымским берегами тают и сливаются в человеческое единство, где все мы братья и сестры, добрые соседи, готовые всегда прийти на помощь, поделиться хлебом, вином, оружием, песнями о свободе и любви.
Там, в глубине моего солнечного детства, шумят гостеприимные украинские застолья с борщом, салом, баклажанами под протяжные песни про «ничь, така мисячна, хочь иголки збирай», про «Днепр, до середины его редкая птица…», про «думку о соколе и чому я не летаю», про «ридна маты моя ночей не доспала» — и парубок, так же как я, целует теплые материнские руки в мозолях, а она смущенно прячет их за спину, не привыкшая кпроявлениям сыновьей благодарной любви. Там же сверкают карими очами юные украинки в монистах, венках и атласных лентах, а рядом буквально за стеной — испанки, креолки, индианки в пестрых развевающихся юбках с кастаньетами и веерами в загорелых руках, которых охраняют суровые бородачи с автоматами.
Здесь южноамериканские тропические пальмы, авокадо, кактусы, мирт, красное дерево, мангровые заросли, врастающие в непроходимые джунгли, — растут, проживают недалеко от украинских каштанов, акаций, шелковицы, вишни-черешни, стрельчатых серебристых тополей, черных кипарисов, задумчивых плакучих ив, пахучего лавра, корявых дубов, роскошных ясеней и буков.
Здесь рыщут ягуары, кричат носатые обезьяны, топают тапиры, замирают чуткие олени, ползают неуклюжие броненосцы, верещат попугаи, зависают у огромных цветов крошечные колибри, по земле ползают змеи с игуанами — а рядом, стоит лишь преодолеть с запада карпатский перевал, бродят украинские волы, зубры, маралы, рыси, лисы, барсуки, дикие коты, роскошные лебеди с индюками, аисты с гусями — с пафосными коршунами, галдящими сороками и молниеносными стрижами в синих небесах.
Тех самых небесах, откуда мой отец на военных самолетах кружным путем через третьи страны подвозит повстанцам оружие, а безумно красивая мама обнимает моё крошечное тельце в пелёнках, часами из-под руки глядит на раскаленное небо, в ожидании моего героического отца.
Здесь время растекается, скручивается, уплотняется, время то останавливается, позволяя рассмотреть и почувствовать на вкус каждую минуту, то срывается в бурный прозрачный поток, унося меня от младенческих пеленок — во взрослый мир ответственности, сладкой боли и горького счастья.
И всё это вполне мирно и гармонично проживает совсем рядом, в обширных теснинах моего детского сердца, размером с кулачок — и я живу этим, люблю, помню и буду помнить вечно.
Не важно, удалось ли мне поспать той ночью, только утром, пока на востоке разливалось рассветное зарево, мой «поток сознания» плавно перетёк в странный диалог, который носился фразами, подобно почтовым голубям, между Леной и мной:
— Как ты думаешь, наша встреча была предопределена, или это такая счастливая случайность, как говорят неверующие люди?
— Так это только у неверующих бывают случайности. Ты же знаешь, как говорят святые отцы, кто верит в случайности, тот не верит в Бога.
— Иными словами, смирись под десницу Божию, и чудеса станут повседневной реальностью.
— Да, это так. Только не надо бояться чудес, слышал ведь про чудобоязнь, а это серьезное психическое заболевание.
— Знаешь, когда я с помощью моей девяностолетней бабушки пришел к Богу, на меня чудеса посыпались как из рога изобилия.
— А меня к Богу привела война. Слышал поди, на войне нет неверующих. Когда смерть рядом ходит, понимаешь своё человеческое ничтожество, хрупкость, и обращаешься к всемогущему Богу и получаешь всё — и защиту, и кров, и еду, и воду, и взаимопомощь соседей, и… любовь. А с таким богатством уже ничего не страшно.
— А знаешь, я ведь давно тебя знаю. Я много часов провел в разговорах с тобой. Мы были единодушны — это так приятно.
— И я с детства в книгах и в кино встречала мужчин, которые мне нравились, но только сейчас я поняла, что в каждом мальчике, парне, мужчине я видела только тебя. Вот такого, живого, теплого, родного.
— Давай встанем рядом у зеркала, и мы увидим, что мы даже внешне похожи — глаза, волосы, цвет кожи, черты лица. Это, наверное, можно назвать генетическим сходством. Или глубинной родовой памятью. И знаешь, в такие минуты прозрения понимаешь, насколько мы все похожи — все желают счастья, света, радости. Всем хочется обнять ребенка, утешить его, обогреть, накормить, обрадовать.
— Ну, не все такие, если честно. Не забывай, есть и злые люди, желающие другим смерти. Правда. Их всегда меньшинство, да и назвать такого субъекта человеком вряд ли можно, учитывая, что человек — это чело, устремленное в вечность. А в вечности нет места злу, вечность принадлежит Богу, для которого любовь и милосердие — основа жизни.
— А ты не думал, почему на одних несчастья сыплются непрестанно, а другие всю жизнь проживают, словно под броней, в полной безопасности?
— О, да меня это волновало с детства, и только недавно до меня дошло. Помогли слова из Псалтыри Давида: «Уклонися от зла, и сотвори благо: взыщи мира, и пожени и» — вроде бы всё просто, а учиться такому придется всю жизнь.
— Ну да, у меня создается такой образ: две параллельные плоскости, они не пересекаются. На одной живут Божии люди, дети света, — на другой злые, жертвы врага человеческого.
— Зло часто выглядит очень даже соблазнительно — там красивые женщины, крутые мужчины, они хорошо одеты, приятно пахнут, весело живут, в комфорте и развлечении. А люди добрые чаще всего бедные, больные…
— Зато спокойные, радостные и с надеждой на лучшее будущее, а среди обеспеченных самый большой процент самоубийц, а уж истерики с рычанием от злобы и зависти — это у них вообще норма.
— И опять же — мы страдаем только до тех пор, пока не смиримся под всемогущую десницу Божию. А как смиримся – так и горю конец.