Страница 85 из 122
- Так и у меня в кармане вша на аркане, — засмеялся Степан Егорыч.
- Не-е, Степан Егорыч, не скажи! Две Славы — это не кот наплакал и не баран начихал! О! Там даже Герои Советского Союза были! Ага! Двоих самолично видел!
- А этих-то за что же? — всплеснула руками Зинаида.
- А за то же самое, теть Зин! Антисоветская пропаганда и агитация — и ваши не пляшут! Червонец в один конец! А после догонят и добавят... — Борька нехорошо рассмеялся, громко чокнулся с кассиршей Полиной и выпил, пожевал пучок зеленого лука, спросил: — Теть Поль, из-за тебя, что ль, Гавроша захомутали?
- Почему это из-за меня? Почему из-за меня? — перепуганно забормотала Полина. — Он кассу грабанул, а я-то здесь при чем?
- А как же его взяли-то? Стукнул кто? — Борька сверлил холодным, пьяным глазом Полину.
- Ты только глянь на него, не успел домой свалиться, а уже все знает! — удивилась Люба. — Уже все где-то вынюхал!
- Вынюхал... — криво усмехнулся Борька. — Гераскина нашего встретил, в рот ему кило печенья! Он и рассказал…
- Рассказал, а ты спрашиваешь... — отозвался Степан Егорыч.
- Кто менту поверит, тот двух дней не проживет! — рассмеялся Борька и вновь обнял за плечо Робку. — Ну ты здоров стал, Роба, прямо — лось! Бычара! Видать, мамка на совесть кормила!
- А то! — заулыбалась Люба, тоже с удовольствием глядя на Робку, будто видела его впервые. — Мать на вас спину гнет, а вы здоровеете!
- Особенно я поздоровел! — помрачнел Борька. — Здоровье прям изо всех дырок прет!
- Ну и не доходяга какой-нибудь! — Люба поднялась, обняла сына. — Наша порода — крохинская! Не сломаешь и не согнешь! — И глаза ее при этом так удивительно засверкали, румянец выступил на щеках, губы сочно покраснели, и такая она предстала вдруг перед всеми красивая, соблазнительная и завораживающая, что все мужики смотрели на нее разинув рот — тоже будто впервые увидели.
- Ты, Люба, не баба, а... чистая ведьма... — покачал головой Егор Петрович, и Зинаида тут же стрельнула в него злыми глазками, процедила язвительно:
- Ты-то уж сидел бы да помалкивал, ведьмак!
И все разом с облегчением захохотали, глядя на смутившегося Егора Петровича, даже пальцами в его сторону тыкали, хлопали по плечу. И Степан Егорыч тоже смеялся, хотя не так безудержно и искренне, глаза у него оставались при этом грустными. Хитрый Борька, несколько раз перехвативший взгляд Степана Егорыча, устремленный на мать, и уже начавший кое о чем догадываться, теперь вроде бы утвердился в своих подозрениях.
- Ну-ка, Роба, выйдем, — шепнул он на ухо брату и первым стал выбираться из-за стола.
В коридоре Борька закурил сам, протянул папиросу Робке, дал прикурить, потом шутливо дернул за нос, взъерошил волосы:
- Здоров стал, здоров... Ну вот и свиделись, братаночек, ты рад?
- А ты думал? — неловко улыбнулся Робка. — Все время про тебя думал... вспоминал…
- Не обижал тебя тут никто? — внимательно спросил Борька.
- А если и обижали, то что, жаловаться, что ли?
- От за это молодчик! Пр-равильно, не по-мужски жаловаться. — Он хлопнул Робку по плечу и спросил простодушным тоном: — Слышь, а у матери со Степаном Егорычем... ничего, а?
Робка опустил голову, сосредоточенно дымил папиросой, молчал.
- Та-ак, все понял. Вопросов больше нет... Видал как... шустрая у нас мамка, шустрая-а-а... Ну а этот…
Федор Иваныч, как он?
- Да я тебе говорил, — пожал плечами Робка. — Ничего... мужик как мужик... работяга…
- Ну а ты? В школу-то ходишь? Или гуляешь по буфету?
- Да так... — опять пожал плечами Робка. — То хожу, то не хожу... Полгода осталось.
- Добей уж десятилетку-то, че ты, Робертино? Всегда пригодится.
Помолчали. Из-за двери слышались возбужденные пьяные голоса, смех, потом заиграл патефон, голос Утесова запел: «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!»
- А Федор Иваныч, значит, про мамку и Степана Егорыча ни ухом ни рылом? — вдруг спросил Борька.
- Да вроде не знает. — Робка опять опустил голову и повторил удрученно: — Ничего не знает... Может, догадывается…
- Не думаю... Мужик простодушный, на морде все написано... — И неожиданно Борька сказал, как бы ни с того ни с сего: — Выходит, жить мне тут негде…
- Как это негде? — удивился Робка.
- А где? — улыбнулся Борька. — С тобой на диване в обнимку? Я на нарах вдоволь в обнимку належался.
- Я на полу буду.
- Брось, Роба, не надо лишних жертв и ненужных страданий!
Позже Робка отметил, что брата часто тянуло разговаривать такими вот напыщенно-торжественными, романтическими выражениями. Из глубины коридора до них донеслась смутная мелодия танго. Борька чутко прислушался:
- Там кто живет?
- Да Игорь Васильевич, аккордеонист из ресторана, забыл?
- A-а, точно... — припоминая, усмехнулся Борька. — Жлобяра из ресторана... жена у него ничего была… красивая евреечка... Щас небось постарела?
- Как все... — Робка смотрел на брата.
- Не скажи! Наша мамка любой бабе сто очей наперед даст! Кремень баба! — Он потряс сжатым кулаком. — Я за нее кому хочешь горло перережу, понял? Робка подумал, что за мать никому горло рвать не надо, никто ее обижать не собирается, тем более что она сама кого хочешь обидит.
В это время дверь в комнату Игоря Васильевича открылась, и в коридор вышла совершенно пьяная, в одних трусах и даже без лифчика Нина Аркадьевна. Длинные черные волосы разметались по белым голым плечам.
В центре длинного коридора горела всего одна пятидесятисвечовая лампочка, и она тускло осветила обнаженную женщину, которая, пошатываясь, побрела по коридору, громко шлепая босыми ногами.
- Ого, какие тут у вас фокусы показывают... — Борька даже дымом поперхнулся, выкатил глаза на лоб. — Ну дает, шалава…
Минуту спустя в коридор вылетел полуголый Игорь Васильевич, огляделся, догнал Нину Аркадьевну и, схватив за руку, потащил обратно в комнату:
- Ты рехнулась, да? Соображаешь, что делаешь?! — Дверь с грохотом закрылась, щелкнул замок.
- Весело живете, — улыбнулся Борька.
- Веселье бьет ключом, и все по голове, — согласился Робка.
Они отправились обратно в комнату, где веселье уже затухало. Зинаида подняла со стула погрузневшего Егора Петровича, подхватила под руки и потащила домой, бормоча:
- Нажрался, успел... пошли, пошли... Завтрева на работу не добудишься, о-ох, горе ты мое луковое…
Потом ушла Полина. Федор Иваныч раньше всех завалился спать и уже сладко похрапывал, накрывшись одеялом с головой. За столом сидели мрачно нахохлившийся Степан Егорыч и задумчивый Сергей Андреич. Люба стояла у тумбочки с патефоном и рассматривала старые пластинки, видно, выбирала, что поставить. Фонтан веселья иссяк, и уже завтрашние заботы туманом окутывали все вокруг, хотя ни Сергею Андреевичу, ни Степану Егорычу расходиться не хотелось — тот и другой побаивались одиночества. Люба распахнула окно, и холодный вечерний воздух волнами поплыл в комнату, разгоняя табачный дым, винный угар. Увидев вошедших Робку и Борьку, Люба вновь расцвела улыбкой, жестами поманила их к себе и, когда братья подошли, порывисто обняла их обоих, прижала к себе, ее счастливое лицо оказалось как раз между физиономиями Борьки и Робки, она сказала громко:
- Ну, какие у меня мужики выросли!