Страница 84 из 122
Этот проигрыватель был предметом его недавней гордости. Достал его Игорь Васильевич по блату и несколько вечеров играл на нем пластинки, чтобы соседи слышали, ходил надутый как индюк.
томно пел мужской голос.
- Давай, создавай со мной интимность, — сказала Нина Аркадьевна. — В условиях малых пространств. — Жестами рук она пригласила его танцевать.
- Сдурела, да? Мы что, в халатах танцевать будем?
- Можно и без халатов... — улыбнулась Нина Аркадьевна и сбросила с себя халат, оставшись в одних трусиках и лифчике. — Давай, давай, разоблачайся…
- Ох и развратная ты, Нинка... — покачал головой Игорь Васильевич, но халат тоже снял и аккуратно повесил на спинку стула. Выглядел он нелепо и смешно в черных сатиновых трусах до колен, с брюшком, с обрюзгшей грудью и заросшими черной шерстью плечами.
Но Нина Аркадьевна обняла его, и они стали медленно танцевать на маленьком пятачке перед буфетом. Нина Аркадьевна положила ему голову на плечо, прикрыла глаза.
А в комнате Любы уже основательно набравшийся Борька щипал струны гитары и пел хрипло, с надрывом:
Поредевшая компания, сидя за столом, слушала, курила. Егор Петрович то и дело подливал в рюмки и быстро выпивал. Борька вдруг подмигнул Робке, сидевшему рядом, сменил ритм и запел другую песню:
- Ну и как дальше-то жить думаешь, Боря? — спросил Степан Егорыч, когда Борька перестал петь и отложил гитару.
- Отлично думаю жить, лучше всех! — ухмыльнулся он. — Вопросы задаете, дядя Степа, ну прямо как следователь.
- Хочешь жить — умей вертеться, — икнул Егор Петрович.
- Вот мы и будем вертеться, правда, Роба? —
Борька обнял брата за плечо, притиснул к себе. — Как сказал великий пролетарский: «Человек создан для счастья, как птица для полета!» Верно, Роба?
- Верно... — кивнул Робка. Он тоже выпивал со всеми и теперь засыпал за столом, клюя носом.
- Вот мы и полетаем... вволю, — вновь оскалился в улыбке Борька. — Всем гадам назло!
- Ох, Борька, гляди опять туда не залети, — вздохнула Люба.
- Ни в коем разе, маманя! Мы теперь ученые!
- Ученых нынче тьма... — вздохнул Степан Егорыч. — Работать некому.
- Ладно тебе, Степан, канючить! Работать некому! — возразил Егор Петрович. — А кто все строит-то? Целину вон начали осваивать — это ж какое громадное дело! Кто все это делает, ты, что ли?
- Он свое дело сделал, — сказал Сергей Андреич. — Ты его не попрекай. Теперь слово вон за ними, — и он кивнул на Борьку и Робку.
- Ха! — хмыкнул Егор Петрович. — Борис уже сказал свое слово! За Робкой очередь, ха!
- Язык у тебя, Егор, как помело... — укоризненно проговорила Зинаида, перестав есть винегрет и отвесив мужу подзатыльник. — Сидит и мелет, сидит и мелет!
- Политических с вами много сидело, Боря? — спросил Сергей Андреич, разливая водку по стаканам.
Мужчины пили из стаканов, женщины — из граненых стеклянных рюмок.
- Навалом…
- А такого не встречал — Феликс Иваныч Свиридов... бывший врач, хирург. Его когда взяли — лет сорок было, может, чуть больше.
- Феликс Иваныч? Свиридов? — Борька наморщил лоб, припоминая. — Нет, не попадался. Сколько ему вмазали-то?
- А бог его знает... — вздохнул Сергей Андреич. — Его на фронте взяли, в медсанбате... Хороший мужик был.
- Так если на фронте, может, в штрафбат загнали? — спросил Степан Егорыч, беря стакан и разглядывая на свет водку.
- Да нет, я узнавал... Сказали, что судили… по пятьдесят восьмой.
- Там таких Свиридовых, Сергей Андреич... — Борька выразительно махнул рукой. — Дохли они там, как мухи... не сосчитать. Да и кто считать будет? Я, что ли? А после войны как поперли — и власовцы, и бандеровцы, и литовцы, и поляки — мать честная! Тьма! И чеченцы, и азербайджанцы, и черкесы, и какие-то карачаевцы, мать их! Полный интернационал, Сергей Андреич!
- Н-да-а, интернационал... — раздумчиво проговорил Сергей Андреич. — Пол-России сидит, друтая половина охраняет…
- Во-во, Сергей Андреич, в самую точку сказанули! — закивал Борька. — Там как на войне — сегодня умри ты, а завтра — я!
- Нет, брат, на войне не так, — нахмурился Сергей Андреич. — Ты там не был, и не надо говорить.
- Ну и как же там, на войне? — с ехидцей спросил Борька.
- Сегодня спасешь ты меня, а завтра — я тебя.
- Х-ха-ха, как красиво! Так красиво — прям понос пробирает! — снова оскалился волчьей улыбкой Борька. — То-то я нагляделся там на этих фронтовиков! Живьем, правда, друг друга не жрали, сперва — на костре поджаривали, ха-ха-х-ха!
- Небось у вашего брата научились, — хмуро и зло ответил Сергей Андреич. — Наверное, любого человека до скотства довести можно... не знаю, тошно мне что-то про это слушать... От таких разговоров удавиться хочется, мать ее... — он выругался и замолчал, тупо уставясь глазами в стол, и было в его голосе столько дикой тоски, неподдельного горя и отчаяния, что все замолчали, даже нагловато державшийся Борька не решился возражать. Сергей Андреич после тяжкой паузы тряхнул головой, поднял стакан: — Ладно, выпьем, что ли? За всех нас, что ли? За воевавших, сидевших, за всех униженных и оскорбленных…
- Молодчик ты, Сергей Андреич! — горячо воскликнул Борька. — Вот за что всегда тебя вспоминал — могешь вовремя сказануть, чтоб за душу схватило! Точно! За всех униженных и оскорбленных! Мать! Бабаня! Глоточек махонький, бабаня! — Борька стоял, нависая над столом, чокался со всеми. — Егор Петрович! Степан Егорыч — ты ж у нас герой! Ей-бо! Я там ни одного с орденами Славы не видал, гадом буду! Я им там всем заправлял — у моего, говорю, соседа два ордена Славы, вы поняли, говорю, шмакодявки?! Два ордена Славы! А у вас в кармане вша на аркане!