Вперeд впрошлоe

Глава 17 Мышь половая, одна штука

Лялины жили в двухэтажном общежитии при въезде в поселок. Как, интересно, папаня справлялся, когда у Ани есть принцесса Анжелочка? Ее просили часок погулять, посидеть под ларьком, пока они предаются плотским утехам? Может, потому он и не уходит от нас, что им с Анечкой жить негде?

Если всем нам переселяться к бабушке, опять будем сидеть друг у друга на головах. Нет-нет, пусть он валит из квартиры, еще чего — жилье оставлять ему и любовнице.

Но раз я пришел, нужно доводить начатое до конца. Гюльчатай, открой личико! Сейчас я узнаю, какая ты, разлучница и, надеюсь, избавительница.

На ступеньках у подъезда два тощих татуированных деда курили папиросы. Я поздоровался. Так принято в сельской местности: если здороваешься — хороший мальчик, нет — хамло зазнавшееся. Деды кивнули в ответ. Я развернул смятый листок с адресом, чтобы не ошибиться. Двадцать восьмая квартира — на втором этаже.

В доме воняло… даже не знаю чем. Есть характерный запах советских общежитий: прогорклая вонь стряпни, впитавшаяся в стены, табак, запах старческого тела и чего-то еще.

Точно не захочет родитель сюда переселяться. Я переступил дохлого таракана и шагнул на деревянный щербатый пол второго этажа. Где-то орал младенец, разноголосо работали телевизоры, визгливо ругалась женщина, все это сливалось в адскую какофонию неудавшейся жизни.

Едва не ударив меня по носу, распахнулась дверь, и под ноги выпал мужик в рубахе и семейных трусах. Закопошился, пытаясь встать. Я направился дальше, считая двери, потому что не на всех были номера. Нашел нужную — дерматиновую, советскую, такую же, как у нас в квартире, постучал.

— Кто там? — донесся тихий женский голос, и образ перегидрольной мегеры в моей голове распался.

— Анна Лялина, — отчеканил я басом. — Открывайте, срочное дело.

Глазка не было, щелкнула щеколда, и дверь приоткрылась, в щели мелькнул карий глаз. В эту же щель я сунул кед и сказал:

— Впустите. Я сын Романа Мартынова.

Я оказался прав в своих опасениях — она попыталась закрыть дверь. Было бы больно, если бы я носил не дубовые отечественные кеды, а что-то поизысканнее.

— Нехорошо, Анна. — Проговорил я. — Лучше тебя меня впустить, а то я подниму шум. Мы мирно поговорим, и я уйду.

Предполагая, что отец рассказал ей об украденном обрезе, я скинул ветровку и поднял руки.

— Видите, я безоружен. Открывайте.

В моем времени она схватила бы мобильный, быстренько набрала отца и предупредила об опасности, здесь же телефонная будка была на улице одна на всех.

— Да хватит уже. Вы что, ребенка испугались?

Скрежетнула цепочка, Лялина открыла дверь, и я обалдел. Это была очень молодая женщина в домашнем халате, в белых носках и розовых тапках с клубничками. Белая кожа, темно-русые волосы, стянутые в хвостик, белесые жиденькие брови «домиком», маленький рот с чуть оттопыренной верхней губой, востренький носик. Она часто-пречасто заморгала глубоко посаженными глазками-бусинками. Мышь половая обыкновенная. Вся злость на нее улетучилась мгновенно.

— Я пройду, да?

В комнате было бедненько. Двуспальная кровать, шкаф, стол у окна. Фотография дочери на стене. И, куда ж без него, ковер. Само собой вырвалось:

— А как же вы… А Анжела?

— Живет в комнате напротив. — А вот голос у этой мыши теперь был не тихим, он стал сильным, напористым.

Не так она проста, как кажется. Простые в ментовке не работают.

— Даже чаю не предложите? — Я протопал в спальню и расселся на стуле, повертел в руках забытые отцовские часы. — Эти часы ему дарила мама на день рождения. Продала дедов кортик и купила часы. Вы верите в приметы?

— Нет, — ответила она, все так же стоя у двери.

— Часы, говорят, к расставанию, — пояснил я и понял, что с чаем погорячился: электрочайники еще не распространены, и, чтобы вскипятить воду, нужно идти на общую кухню. — Присядьте. Нужно поговорить.

Она плюхнулась на стул, уставилась на свои сцепленные пальцы.

— Вы его любите? — спросил я.

— Да, — ответила она все так же не глядя на меня.

— И он вас, надеюсь, тоже.

О, надо было видеть, как ее ошарашило «надеюсь»! Глазки-бусинки разом стали по пять копеек. Уже не мыша, а сова. Она-то думала, что я ее стыдить буду и истерики катать или того хуже, пристрелю из ворованного обреза.

— Так забирайте его и живите счастливо, раз у вас такая любовь, — сказал я. — Он сестру покалечил бы вчера, если бы я ее не отбил. Мы ему только мешаем, он нас ненавидит и жизни не дает.

— Не говори так! — вскинулась она. — Он вас любит!

О, какая обида в голосе! Похоже, папаша из тех, кто выставляет себя примерным отцом даже перед любовницами.

— Вот и забирайте его любовь себе, — проворчал я. — Жить у вас есть где. Жалеть нас не надо — выкарабкаемся.

— Он вас любит, — проговорила она с нажимом.

И тут перекосило — меня. Это ж каким дегенератом надо быть? Представилось, как он нас ей нахваливает и друзьям своим — смотрите, какой я молодец, и детки у меня золотые! А потом все недоумевают: такая семья образцовая, а дети — сволочи неблагодарные!

— Я вижу как. Надо было Наташу взять, чтобы продемонстрировать следы его любви. Сестра в рванье ходит, а он джинсы вашей дочери покупает. Она ведь — только ваша, да? Не совместная? На меня посмотрите. — Я раскинул руки. — У меня новых вещей года три не было. Короче. Идем к телефону, ты ему позвонишь и вызовешь его сюда. И мы поговорим втроем. И не смотри так — подстрахуешь, чтобы он меня не убил.

И опять сова, и сказать ей нечего. Я добавил:

— Кстати, это в твоих интересах. Будет решаться вопрос твоего личного счастья. Потому что пока он там, моей ноги в квартире не будет, а уж сестры — и подавно. Поняла?

— Ты мне не тыкай. — И снова сталь в голосе.

Забылся, тыкать стал, это для подростка она тетушка, а для меня настоящего — совсем девчонка. О, эта мышь даст папане прикурить! В полнолуние она, наверное, превращается в удава. Другая бы уже на ее месте тряслась, этой словно все фиолетово, спокойна как танк. Я поднялся и сыронизировал:

— Он же, наверное, ищет нас… Ой, то есть незарегистрированный ствол! С ног сбился, ночь не спал. Так успокойте его!

Я поднялся и зашагал к двери.

— Ну? Идемте звонить. Только копеек дайте, а то нету у меня.

Я протянул руку. Она вложила монетки уже в коридоре. Алкаш, который выпал из комнаты, так и сидел у стены, а из-за приоткрытой двери доносился женский бас:

— Коля! Ко-оля! Есть че-нить попить?

Я сбежал по лестнице. Удивительно, но номер соседки, бабы Вали, на который звонили и просили позвать нас, когда случалось что-то срочное, я помнил до сих пор. Набрал его и сказал:

— Добрый вечер, теть Валь, это Павлик Мартынов. Извините за беспокойство, позовите, пожалуйста отца.

— Павлик? Ну слава богу! — В голосе доброй бабули проскользнула искренняя радость. — Подожди, сейчас.

Послышались ее торопливые шаги и скрип петель. Конечно же все соседи знали, что случилось. Бабка Тонька, что под дверью подслушивала, видела Наташино разбитое лицо и уже всем, наверное, растрепала, как мент дочку убивал. Эта бабка с отцом все время собачилась. Да что с отцом — со всеми.

Аня Лялина, зябко поеживаясь, стояла рядом и молчала. В трубке затарахтело, и знакомым голосом проорали:

— Пашка, мать твою! Где ты шляешься? — Дальше отец прошипел: — Урод малолетний! Я тебе покажу, как…

— Хранить дома незарегистрированный ствол? — холодно проговорил я.

— Щенок, на родителя руку…

— Ша, родитель! — прикрикнул я, косясь на отвесившую челюсть Анечку. — Остынь и послушай. Ствол у меня. Пока у меня. А может быть в ментовке. А у Наташки мы сняли побои, вот, думаю, писать заявление или не писать. Помнится ты что-то про Таранова говорил, который на твое место метит и ждет, когда оступишься. Тяжкие телесные — отличный повод.