Вперeд впрошлоe

Отец шумно засопел, но больше не угрожал.

— Чего ты хочешь? — процедил он сквозь зубы.

— Хочу, чтобы ты законсервировал агрессию и приехал к Лялиной. Я здесь. Поговорим, спокойно все обсудим. Не бойся, она не в заложниках, мы просто беседовали. Па, я предупреждаю: руки распустишь, хуже будет. Я уже не тот щенок, которого можно безнаказанно пинать.

Хотелось ввернуть про жестокое обращение с животными, но я вовремя вспомнил, что в девяностые всем было пофиг.

— Еду, — сказал отец и положил трубку.

— Такие дела, — развел руками я.

Ловушка захлопнулась. Папаня и не догадывается, что сейчас будет, ведь считает меня молокососом, а по факту я его и старше, и умнее. Не желая показывать свою истинную сущность перед Анечкой, он будет вести себя смирно и руки не распустит. Он умел казаться человеком, когда это выгодно. А уж я ситуацию использую на полную.

— Так и будем стоять здесь? — спросил я. — По-моему, лучше подождать в комнате.

Мы молча поднялись к ней, я уселся за стол, Анечка пошла готовить чай. В комнату заглянула Анжела, я помахал ей:

— Привет, сестренка! — Она пулей вылетела прочь.

Крупная Анжела выглядела скорее сестрой, чем дочерью. Интересно, во сколько Лялина родила? Если в восемнадцать, ей сейчас должно быть тридцать три.

Лялина вернулась с огромным подносом, поставила на стол фарфоровый чайник со сколом на носике, три разные чашки и блюдце с баранками.

— Я не желаю вам зла, правда, — сказал я примирительно. — Просто хочу жить спокойно.

Подождав, пока она усядется, я продолжил:

— Отец, наверное, рассказал, что он Наташу просто отшлепал за дело. А на самом деле у нее рассечение губы, разбит нос и гематома на пол-лица.

По глазам Анечки было видно: не верит она мне и не поверит, и до последнего будет защищать своего мужчину. Значит, любит. И не задумается, а нужно ли ей такое счастье. Интересно, как у них будут развиваться отношения, даст она себя в обиду или на место его поставит, а то и посадит на цепь?

— Зачем ты пришел сюда?

О, а она-то, оказывается, говорящая, видимо, просто не любит попусту издавать звуки, как наш Минаев Димон.

Я ответил наполовину честно:

— Потому что при вас отец, кхм, не нарушит целостность моего организма, а нам надо поговорить.

Лялина усмехнулась. Ну как усмехнулась — изобразила улыбку, глаза у нее оставались цепкими, настороженными.

— Я правда не желаю вам зла, хочу, чтобы все были счастливы. И я в том числе.

Налив себе чаю, я захрустел баранкой и развалился на стуле. Аня по-ментовски пристально меня изучала, такое впечатление, что и карманы выворачивала, но не могла понять, чего ожидать, потому была напряжена. Если бы она знала, что я задумал, возможно, пожала мне руку. А может, и по морде съездила бы.

Отец примчался минут через пятнадцать, я уж заскучал тут с этой мумией. Как замерла в одной позе, так и сидела, ни мускул не шелохнулся на ее лице. Сами собой напрашивались мысли: а в постели она такая же горячая? Или отцу не особо надо, чтобы женщина шевелилась в процессе?

Когда открылась дверь, Лялина чуть ожила, подалась навстречу перешагнувшему порог отцу, но осталась сидеть.

— Привет, па, — сказал я.

Он упер руки в боки, покраснел, аж глазные яблоки слега выдавило. Из ноздрей, казалось, начнет извергаться огонь.

— Что ты мне устроил, а? Мать ночь не спала, рыдала! И вообще… — Он перевел дыхание и выпалил: — Почему ты здесь?

— Мне нужны гарантии безопасности, — развел руками я.

— Какие… какой…

— Мы тут беседуем с твоей любимой женщиной. Ты ведь любишь Анну?

Наконец-то Лялина чуть оттаяла. О, сколько надежды было в ее взгляде! Отец, загнанный в ловушку, не спешил отвечать. Скажет «да» — перед сыном облажается. «Нет» — любовницу и соратницу потеряет. Любо-дорого видеть его растерянность!

На миг мне показалось, что он отречется от Лялиной, и тогда все пропало.

— Будь честен, отец, — подтолкнул его я. — Ты же учил нас быть честными. Ну?

— Тебе какое дело? — прогавкал он.

Я посмотрел на Лялину, и мне показалось, что со дна ее души поднимается черная муть, застилает глаза, она стала белее мела, нос заострился еще больше.

— Люблю, — нехотя бросил он и добавил: — Но и вас я люблю, и маму.

— Присядь. В ногах правды нет.

Он оседлал табурет и сказал:

— Сын, ты еще слишком молод, чтобы понять. — Он шумно поскреб в затылке. — Как бы тебе объяснить. Смотри, ты любишь мороженое, но и колбасу любишь. И как выбрать что-то одно?

Надо отдать ему должное, толковые аргументы, я рассчитывал, что он будет тупить, и мне придется проще. Многих бы его слова поставили в тупик, но не меня. Я покачал головой, заулыбался.

— Па, нельзя параллелить людей и колбасу. Как говорил Христос; 'Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть".

Отец поморщился.

— Где ты этого нахватался, в секту вступил?

— Не уклоняйся от темы, па. Не получится. О нас ты не радеешь, признайся себе, будь честным. И женщину свою не обманывай.

Лялина поднялась, желая выйти. Да у нее слезы в глазах! Значит, не навка, а живая! Отец тоже встал.

— Анна, останьтесь, пожалуйста! — попросил я и обратился к отцу, который тоже был растерянным: — Па, живи счастливо со своей любимой женщиной, а мы будем жить сами.

Он снова покраснел.

— Я уж как-нибудь без тебя разберусь!

Похоже, съезжает, хочет оставить все как есть.

— Что для тебя семья, па? — задал я вопрос, на первый взгляд странный.

— Семья — это… семья, — неуверенно сказал он.

— А именно. Перечисли членов семьи.

— Ты из меня идиота делаешь⁈ — начал закипать он. — Что бы ты вообще понимал!

Так, партия словесно-шахматной эквилибристики начинает сыпаться. Как бы оппонент не перевернул стол! Надо аккуратнее

— Па, мы не вернемся домой, пока ты там. У тебя больше нет семьи. У тебя есть квартира, к которой ты привык. Хорошая, между прочим, квартира. Тебя это держит?

Он вскочил, навис надо мной, но я не шелохнулся, повел подбородком в сторону Лялиной.

— Позволь себе любить, отец. Или ты не умеешь? Или ты делаешь только то, что выгодно? Мы. Не вернемся. Домой. Пока ты там. Семьи у тебя больше нет.

— Да я… — Он снова собрался угрожать, и я выставил перед собой руку.

— Если ты не оставишь нас в покое, я сдам обрез и скажу, откуда он у меня взялся, а Наташа напишет заявление. Хотя… обреза будет достаточно. Если бы ты нас и правда любил, то хотя бы поинтересовался, где мы и что с нами. Может, у Наташи сотрясение мозга…

— Да что с ней станет…

Я обратился к Лялиной:

— Искренне желаю вам счастья. И очень надеюсь, что вы будете вместе. Все соседи, даже бабка Тонька знает, что вы… встречаетесь. И мать знает и мучается. Положи этому конец, папа, будь мужиком. Хватит нас мучить. Люди — не колбаса. — Я посмотрел на Лялину. — И не мороженое.

— Мальчик! — крикнула Лялина. — Ты ничего не знаешь!

Я направился к выходу, отец устремился за мной. Я затылком чувствовал его ненависть. Обернулся, заглянул ему в глаза, качнул головой.

— Папа. Иди к своей любимой женщине. Не делай глупостей, будет хуже. Если ты меня хотя бы пальцем тронешь, обрез получат твои коллеги. У меня есть кому об этом позаботиться.

— Ты меня шантажируешь? — злобно прищурился он. — Кто? Кто это сделает?

Если бы взгляды убивали, я был бы уже рассеян на атомы!

— Считай, как хочешь.