Страница 47 из 69
От радости я чуть потолок головой не пробил, стартанув вместе с табуреткой. Москва! То, что надо! Знакомый проводник поезда — то, чего мне не хватало!
Тетушка года через два уволится, не выдержав беспредела на железной дороге. Блин, ну как так можно, сидеть на бочке с золотом и не видеть этого!
— Дети, будете какао с молоком? — спросила бабушка.
— Да! — в один голос ответили мы.
Я так хотел эти сырники, что сила желания, наверное, заставила бы их прыгать в рот, как те вареники в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Рука сама потянулась к сырнику. Потом — к еще одному. А какао какое вкусное! Напиток богов. Я-то к лакомствам привычный, а вот Наташа так увлеклась чревоугодием, что ненадолго забыла о своих проблемах, только и нахваливала еду. А бабушка умилялась. Накормить внуков — это же святое!
Так и вертелись в голове лозунги: всем студентам — булочки, всем бабушкам — по голодному внуку!
— Кажется, я скоро лопну, — проговорила сестра с набитым ртом. — Вкуснотища какая! Бабуля, спасибо вам огромное!
Посидев немного, Наташа спросила жалобно:
— У вас есть телефон? Позвонить надо.
— Владу? — спросил я, уже зная, чем дело кончится, и кивнул на часы, стоящие на подоконнике. — Полвторого дня. — Он еще с учебы не пришел.
— Вы ж всю ночь не спали. И не мылись, наверное. Давайте я вам титан растоплю, — засуетилась бабушка.
Помыться, конечно, нужно было, но не хотелось ее напрягать. Впрочем, нет. Одинокой пожилой женщине хочется быть нужной, для нее такая забота в радость.
— Давай я хоть дров тебе принесу, — вызвался я.
Странно, но как-то само собой получилось, что я сразу перешел на «ты», а Наташка бабушке выкала. У меня же было чувство, что баба Эльза — своя в доску. Как же, черт побери, хреново, что в прошлой жизни мы не общались!
— Там все есть, — отмахнулась она.
Баня, она же ванная находилась с том же строении, что и кухня, но вход был отдельно. Титаном назывался продолговатый металлический котел на ножках, с топкой. Этакая буржуйка с железной емкостью, наполненной водой, от которой отходили трубы. Рядом с титаном была ванна. Бабушка накидала в топку дров, разожгла огонь и сказала:
— Минут пятнадцать — и готово!
— Класс! — оценил я.
Мы вернулись в кухню, выпили еще какао, бабушка расспросила про мать и Борю, про отца — ни слова. А я смотрел на фотографию деда, и меня разъедал стыд, что мать продала его кортик. Интересно, можно ли найти концы и выкупить его?
Наташка молчала, разбалтывая сахар в чашке. Ей тоже было стыдно.
Воцарилось молчание, бабушка ушла, а вернулась с полотенцами и тапочками для Наташи.
— Извини, только заметила, что у тебя кеды порвались. Какой у тебя размер ноги?
— Тридцать шестой, — ответила сестра.
— У меня тридцать девятый — не подойдет. Ничего, что-нибудь придумаем.
— А еще тапки есть? — спросил я. — У нас ноги мокрые.
Бабушка всплеснула руками и воскликнув: «Что ж вы молчите!» — убежала в дом, вернулась со старинными, наверное, еще дедовыми клетчатыми тапками, выдала нам по полотенцу, по куску нового мыла и отправила Наташку в душ. Я переобулся, думая просушить кеды возле титана. Паршиво, когда другой обуви у тебя нет.
— Что вы будете делать? — Спросила бабушка. — Терпеть побои — не советовала бы. — Она тяжело вздохнула, по лицу пробежала тень. — Эх, Оля, что же ты наделала! Говорила ей, в ногах валялась, чтобы не шла за этого придурка. У нас же в семье никто никого никогда не бил! — Ее голос сорвался, и она смолкла.
— Все будет хорошо… — Так и хотелось назвать ее Эльзой, но я сказал: — Бабушка. Я не позволю.
Наташка вышла быстро, ее сменил я, а потом, прихватив обрез, мы отправились в дом.
Это был старинный дом из тех, что построены своими руками: с кривыми белеными стенами, высоким потолком и гулкими комнатами. Дом-музей уходящей эпохи. Старинный шкаф с гнутыми ножками в прихожей, иконостас на восточной стене. На бабушку Эльзу не похоже, но на войне, говорят, атеистов не бывает. Наполовину сгоревшая церковная свеча на блюдце.
Заскрипели половицы под ногами.
Дальше — тесная прихожая. Печь.
Все-таки я был тут в совсем нежном возрасте, зимой, потому что откуда-то помню эту печь. Я сидел на полу и зачарованно слушал, как бьется ее огненное сердце.
Напротив входа — дверь в маленькую комнату. Слева — вход в просторный зал со старинной мебелью. И повсюду — фотографии на стенах. Бабушка и дед — везде молодые и смеющиеся. Две девочки-погодки, похожие, как двойняшки: мама и тетя Ира.
— Бабушка, у тебя ведь сохранились старые фотоальбомы? Покажи их мне, пожалуйста, — попросил я.
— Сейчас, постель вам приготовлю, вы же не спали всю ночь!
Она засуетилась в маленькой комнате, где стояли две кровати, разделенные тумбой.
— Я помогу! — вызвалась Наташа и отогнала бабушку, стала сама застилать бельем и свою кровать, и мою. Надо же, а дома было не допроситься что-то сделать за двоих.
Наблюдая за ней, я скользнул взглядом по подоконнику, увидел карету, искусно вырезанную из фанеры, и кое-что вспомнил. Черт! Илюхе забыл рассказать, что со мной случилось, а он меня потерял и волнуется. Надо срочно это исправить! Я подошел к дисковому телефону, набрал справочную, узнал номер Каретниковых — он за столько лет из памяти выветрился, и позвонил другу.
— Да, — строго ответил он.
— Привет, это я…
— Пашка, я тебе башку откручу! Ты что творишь? Твой батя приходил, говорил, ты пропал, и Наташка тоже…
— Не пыли! — прервал я поток возмущения. — Не пропал, а из дома сбежал. В общем, он Натку начал бить, я не дал, и мы вдвоем свалили.
— Куда? Ты не под забором хоть ночуешь? А то у бати есть ключ от подвала. Хороший подвал, сухой…
— Не под забором. В безопасном месте. Тебе лучше не знать, потом расскажу. Все остальное тоже расскажу потом.
— Ты в школу завтра пойдешь? На подготовительные к экзаменам?
— Не знаю еще. Кстати, я Русю прессанул жестко. Должен отстать.
— Да⁈ — На меня аж через трубку пыхнуло радостью. — Как? Расскажи!
Представилось, как он пританцовывает от нетерпения, предвкушая интересное.
— Не могу, — я покосился на застывшую над душой Наташку. — Правда не могу, все серьезно.
— Он хоть живой? Ну, Руся.
— Живой, но слегка уссатый. — Друг засмеялся, я продолжил: — Все, Илюха, пора мне. Все у меня хорошо, не переживай.
Я отключился.
Выпускные экзамены были в девятом и одиннадцатом, но, начиная с шестого класса, мы ежегодно сдавали два предмета. Проходило сие действо тоже в форме экзамена, с подготовкой, билетами и сопутствующей нервотрепкой, хотя по факту это было что-то типа итоговой контрольной, проверкой знаний, которая влияла на годовую оценку.
По идее, если вообще не явлюсь на этот типа экзамен, никто мне ничего не сделает. Но я пообещал матери сдать все на пятерки. А раз пообещал — делай, и возраст — не оправдание. Таков мой принцип. Иначе чем я буду отличаться от большинства?
Бабушка достала огромный пухлый фотоальбом, сдула с него пыль и уселась на диван, мы пристроились по бокам. Перелистывая страницы со вклеенными фотографиями прадеда и прабабки, бабушка рассказала историю нашей семьи.
Она сама была из Сталина, то есть Донецка, из семьи ярых коммунистов, дед — местный. Познакомились они на фронте под Курском.
Слушая ее голос, рокочущий, словно волны, ворочающие гальку, завораживающий, усыпляющий Наташа уснула сидя. Мы с бабушкой переместились в летнюю кухню и долго разговаривали обо всем, и мне все больше хотелось прибить отца за то, что в той жизни он лишил меня этого замечательного человека.