Страница 31 из 43
Я вылез на мокрую заливаемую волнами палубу и пополз обратно у Джейн на коленях. Болели обе ноги, но я полз к ней, своей любимой. Я проделал этот сложный при бортовой такой качке путь обратно. Все было просто как-то машинально и на ощупь.
Я подполз практически ползком к ней, и она обняла меня оебими своими захолодеми мокрыми в ровном плотном загаре израненными в порезах и ссадинах руками.
Можно сказать, что Джейн была полностью раздета. Это т ее гидрокостюм без рукавов и в, довесок, изорванный и распахнутый настежь, не спасал ее от штормовой холодной воды и самого ночного холода.
У меня тоже мой синий прорезиненный подводный гидрокостюм был порядочно уже изорван о выщербленную водой и изломанную штормом палубу. Но в отличие от костюма моей Джейн он был толще, и застегнут целиком до самого горла. И я спешил обратно как мог на моих коленях, чтобы успеть, хоть как-то перевязать любимую и прижать ее полуголое девичье истерзанное мучителями врагами тело, к себе согревая собой.
- Любимый – она произнесла мне, еле слышно, цепляясь своими голыми замерзшими и оледенелыми деревенеющими девичьими тонкими черненькими пальчиками за ботовое ограждение правого борта яхты – Не нужно ничего уже. Все заканчивается.
- Что заканчивается?! Ничего еще не заканчивается! Ничего! - я произнес ей, громко и обнадеживающе, хотя сам понимал, что дело конченное. И нам приходит обоим сейчас конец. Если к нам в ближайшее время не придет помощь то…
И я был готов к такой уже развязке. Но не желал пока еще умирать. Я должен был еще хоть как-то бороться. Я хотел еще пожить хоть немного. И хотел, чтобы со мной жила еще и Джейн. Не знаю, что это было тогда во мне. Отчаяние или отвага. Жажда спасения своей любимой и спасения самого себя.
Не знаю. Но я осторожно, обнял свою любимую снова правой рукой за ее гибкую как у русалки талию. И прижал к себе. Сняв ее с верха тела тот изорванный гидрокостюм, стал делать перевязку. Скажу, плохо получалось и доставляло милой моей жуткую боль и страдания. Но по-другому бы и не вышло из-за этой кошмарной штормовой качки. Когда яхту ныряя в штормовую огромную волну тебя и любимую просто готова, сорвать с палубы и унести в океан. Благо я обвязался вместе с Джейн нейлоновой металлизированной от каната веревкой и привязался к леерному бортовму ограждению. Иначе ничего бы вообще не вышло.
К этому времени моя девочка и крошка Джейн Морган потеряла много уже крови, но жила. Каким-то, наверное, Небесным Чудом. Я не знаю. Но еще сопротивлялась всему и шторму и боли и смерти.
Я, одел ее обратно в разорванный этот безрукавый легкий гидрокостюм ибо больше было одеть сейчас не во что. Все вокруг было в воде и там, в трюме все уже Джейн, да и любые вообще тряпки и вещи. Я сам себе тоже перевязал свою раненую пулей ногу. И прижал мою умирающую и истекающую кровью Джейн к своей груди. Прижавшись к левой еще теплой нежной отекшей от побоев смуглой щеке любимой моей своей заросшей щетиной правой щекой и нашептывая ей ласковые бодрящие слова, то на английском, то на русском языках. Я отвязался от бортовых оградительных лееров и буквально лежа, отползал от постепенно тонущего в волнах носа нашей яхты «Арабеллы», таща Джейн волоком по палубе за собой.
Я и сейчас даже помню, смываемый холодной океанской водой тот длинный широкий след нашей с Джейн, смешавшейся на палубе крови. Цвет не помню. Было темно. Но вот ту полосу, текущую из-под нас двоих запомнил навсегда. Это и была наша кровь. С ней уходила постепенно и наша жизнь, которая, почему-то еще теплилась тогда в нас двоих.
Я был в отчаянии. Хоть и старался бороться с этим.
Джейн все же умирала, буквально с каждой минутой. Я был тоже уже почти без сил, но еще боролся, хоть тоже потерял много своей крови.
Я все отползал от набегающей на палубу воды все дальше и дальше, оттаскивая вместе с собой и свою любимую. Она еще сопротивлялась своей смерти, как и я. Она хотела жить. Хотела любить и того же желал и я. Все не должно было вот так здесь фатально завершиться и закончиться для нас двоих.
Она практически уже не двигалась, лежа на палубе. Лишь, иногда отталкивалась, тоже ногами, босыми черненькими загоревшими с маленьким красивыми заледеневшими от холодной штормовой воды пальчиками ступнями и молчала. Она не произнесла, тогда ни звука. Безвольно свесив на свою полненькую загорелую до черноты девичью грудь в распахнутом изорванном безрукавом гидрокостюме своего легкого женского акваланга растрепанную черными, свившимися колечками длинными мокрыми перепутанными волосами девичью двадцатидевятилетней латиноамериканки южанки голову. Жестоко избитую тяжелыми и здоровенными мужскими кулаками садиста Рика Сандерса. Одно меня радовало, что я покончил с этими всеми тварями из бандитский ВМС США. Я русский в прошлом военный моряк и офицер подводного флота СССР. Я любил американку и считал своим можно так даже сказать чуть ли теперь не родным братом американца. Удивительно, да! Но так было. И спасал мою любимую красавицу Джейн Морган вопреки всяким там различиям по расовому признаку. Или какой-либо вражде между народами и государствами. Мне было совершенно на все это тогда плевать. Русский это не Американец и не Англичанин. Русский это мир и защита слабого и беззащитного. И я тому был тогда ярким доказательством. Только все было не так, как я тогда хотел. Все решал не я уже сам, а сама природа и штормовая стихия. Все решал за нас двоих сам Тихий океан.
***
Дело было плохо. Моя Джейн была смертельно ранена. Я был ранен тоже. За нами по мокрой от воды из красного дерева палубе растекалась наша слившаяся, словно в жарком едином поцелуе кровь. Кровь двух любящих сердец. Кровь текла, прямо из-под нас, отползающих от носа ныряющей в волну «Арабеллы». Перевязка плохо помогала и кровь снова сочилась из-под намотанных на скорую руку бинтов.
Джейн сказала мне, что ранена практически в сердце. Но была еще странным образом жива. Она сказала мне, что жизнь ей еще дает сама ко мне любовь и забота обо мне. Я был потрясен. Я и не до конца тогда всего осознавал, выходит еще. Насколько моя любовь любит меня. Да вообще больше любил сам секс, чем любовь. О духовной любви почти и не думал, лишь как бы скорее трахнуться и все. Женщины меня поймут. Такова роль мужчины. Но я все стал понимать, насколько я был сейчас неправ по отношению к любви моей Джейн. К тому же желающей стать матерью и уже беременной от меня.
- Джейн - я произнес любимой, прильнув немеющими уже ледяными от штормового холода губами к ее с золотой сережкой левому уху - Джейн Слышишь меня, любимая - я ей прошептал еле слышно - Не умирай, Джейн. Не покидай меня. Нет. Не здесь, Джейн. Только не здесь. Моя ты, любимая девочка. Не умирай, прошу тебя. Вспомни нашу любовь и нас двоих. Нашу постель и наше тепло. Джейн, молю тебя не уходи - я молил ее как сумасшедший. Я ревел как ребенок и причитал о любимой. Когда она снова затихла и закрыла свои умопомрачительные по красоте под черными бровями латинки панамки черные девичьи глаза.