Атем

Вполне себе достойное выступление: мотивирующая речь, зрелищность — всё абсолютно в духе Майера. А улыбки на лицах подчинённых свидетельствовали о том, что Sony не ошиблись с выбором руководителя. Жаль, парни пропустили это представление, появившись только сейчас.

Ну а теперь к работе нужно приступать нам. Сначала — интервью для молодёжного журнала, к счастью, в стенах GUN, затем — фотосессия в каком-то районе промзон.

Помещение для съёмки представляло собой обветшалый полуразрушенный завод. Здесь было холодно, а из канализации постоянно доносилось глухое бульканье. После четырёх часов нескончаемых вспышек и то и дело наносимых мне на лицо слоёв грима глаза раскраснелись так, словно у меня была тяжёлая форма конъюнктивита. Но кого это волновало? Ксавьер требовал новых фотографий для промо-листовок, брошюр, постеров и обновления ассортимента мерчендайзинга. И пока все эти люди не закончат свою работу, нас отсюда никто не выпустит. Пара бургеров с чаем, в то время как команда фотографов перестраивает свет, — вот и весь наш обед.

Несмотря на не меняющуюся годами рутину, не было и раза, чтобы я пожалел о выбранной профессии. Стандартные схемы, протоптанные маршруты, однотипные интервью, фальшивые улыбки ведущих — иной раз это угнетало, но положительная сторона работы всегда перевешивала чашу с неприглядной обыденностью. Спустя столько лет мы впятером сохранили дружеские отношения, пройдя путь от придурковатых подростков гаражной группы до музыкантов, гастролирующих по Европе. Спустя столько лет я всё ещё безумно влюблён в музыку.

43

среда, 24 октября

Утро следующего дня встретило серым куполом облаков, накрывшим спящий город, и моросящим дождём, что не прекращался всю дорогу до самого дома. Однако после небольшой встряски в Бохуме расставаться с музыкой никто не спешил. Решив поработать над новым треком, мы засели в студии. И только пришедший под вечер Тони вырвал нас из многочасового музыкального опьянения, сообщив, что раз Эбертов нет, сегодня все репетиционные комнаты будут заняты до полуночи.

Парни разъехались по своим делам, а я, просмотрев расписание работы студии на ближайшие несколько дней, взялся за планирование собственного графика репетиций и записи трека. Потом ещё с полчаса провозился с интернет-заказами на поставку списанного оборудования, попутно размышляя, стоит ли поехать в библиотеку. Жалобно проурчавший пустой желудок заставил-таки выбраться в город, подтолкнув на нужный маршрут.

К моему удивлению, Дэниэль на месте не оказалось, зато была её коллега Катя, рассказавшая о заболевшей подруге.

Припарковавшись перед домом Дэниэль, я долго не мог заставить себя выйти из машины. Сидел и прокручивал в голове немой диалог. Свет в окнах не горел. Возможно, она спала. Однако гложущее чувство вины мне бы точно не позволило сегодня уснуть спокойно. И я поднялся. Ещё какое-то время простоял у двери c выцветшей под звонком табличкой — «Lefèvre». «А может, её и вовсе дома нет», — не услышав ни звука в квартире, всё же нажал на круглую горошину звонка. Послышались шаркающие шаги, а затем хриплый голос негромко спросил: «Кто там?» Встав в поле зрения, я улыбнулся в глазок. Замок тихонько щёлкнул, и дверь открылась.

Казалось, передо мной предстала не Дэниэль, а её призрак: бледное лицо, впалые щёки, взъерошенные волосы и непонятный белый вязаный свитер по самые колени, или всё же платье? Слова нашлись не сразу.

— Прости, — одновременно произнесли мы.

— Позволь закончить первым. Прости, что не позвонил. По глупой случайности забыл телефон дома, — виновато улыбнулся я и тряхнул сеткой с апельсинами.

— Это всё. — Явно смутившись моего появления, Дэни всё оттягивала рукав своего свитера-платья, пряча глаза. — Просто «прости», не знаю, что ещё добавить, — раскашлявшись, прикрыла рот ладошкой.

— Если я не вовремя, то могу уйти. Всё в порядке, — предложил я, но она отрицательно мотнула головой. — Как ты себя чувствуешь? — не придумав ничего лучше, тогда спросил я.

Внутри квартиры витал стойкий запах лекарств и было душно, словно отсюда выкачали весь кислород. Какой ещё ответ я ожидал получить?

— Обессилено. Ты проходи. А я пока… — ухватилась она за ручку двери ванной, как за спасательный круг. — Мне нужно… Дай мне пять минут.

Я прошёл в кухню и, положив апельсины на стол, открыл холодильник в поисках сока или какого-то ещё напитка. Это произошло совершенно бессознательно, и жест больше походил на безусловный рефлекс. Но кроме молока и яиц в холодильнике больше ничего не было. Вот тут-то я и вспомнил выражение «стакан воды подать некому». Знаю не понаслышке, каково это — болеть, когда живёшь один. И пока Дэни, судя по всплескам воды, принимала душ, я решил пройтись до ближайшего магазина.

— Где ты был? — открыв дверь во второй раз, Дэни изумлённо хлопнула ресницами. А я потряс очередным пакетом с продуктами, сказав, что зря принёс апельсины больному ангиной.

44

До оглушительного падения металлического чайника на дно раковины я, надо полагать, недооценивал всей серьёзности проблемы. Ухватившись за холодильник, Дэни старалась сохранить равновесие и не свалиться на пол, лишившись последних сил. На вопрос «ела ли она», она, изнеможённо плюхнувшись на стул, прошептала:

— Мне говорить-то больно, а ты про еду.

— Значит, я не зря прогулялся до магазина, — попытался подбодрить её и достал из пакета продукты. — Что-то не так? — заметив понуро опустившийся взгляд, тогда поинтересовался.

— Зачем ты это делаешь? — опять лишь только шёпот.

Хороший вопрос. Размышляя над истинными мотивами собственных действий, я заговорил о понимании жизни в одиночку. Дэни слушала внимательно, частенько глубокомысленно кивая в знак согласия с каким-нибудь моим утверждением. Так, плавно беседа перетекла в рассказ о поездке в Бохум.

— …В общем, жуткий парк. Наш, несомненно, живописней, — помешивая закипевший куриный бульон, вспоминал я горланящих там ворон.

— Давай я сяду на подоконник, — вдруг предложила Дэни, уступив своё место. Хотя я чувствовал себя вполне комфортно, стоя рядом с окутанной жаром плитой. А вот от окна так и сквозило противным холодом.

— У меня есть идея получше, — решил я притащить сюда одно из кресел.

И после этой незначительной перестановки кухня будто обрела иной облик, полный тёплого уюта, точно, как у стариков Майера — деревенский, домашний, душевный. Дэни, укутавшись в плед, забралась в кресло — ни рук, ни ног не видно. Только голова освещена стоящим рядом торшером.

— Нужно, чтобы остыл, — поставил я на стол тарелку дымящегося бульона.

— А ты?

— А я, пожалуй, буду чай с пирогом и апельсинами.

Однако картина того, как Дэни неспешно отправляла в рот одну ложку за другой, стараясь пересилить колющую боль, вызывала в моём горле не меньшую агонию. Куски пирога превратились в лезвия ножей, и я, отставив тарелку, взял с подоконника какую-то потрёпанную книгу. «Сказки братьев Гримм» — гласило название. А на форзаце красовалось лаконичное посвящение: «Моей отважной Эли», ниже — размашистая подпись и вклеенная чёрно-белая фотография миловидной девушки.

— Эли — это твоя сестра? — полюбопытствовал я, оценив схожесть в чертах лиц обеих.

Дэни отрицательно покачала головой и, указав пальцем на себя, чуть слышно прошептала «я», тотчас же смущённо опустив глаза, как если бы за этим именем скрывалась эдакая неблагопристойная история.

— Эли, значит, — усмехнувшись, повторил я, наблюдая за её розовеющими щеками. — А кто эта девушка?

— Мама, — улыбнулась она.