Атем

• 2.5 • Сказки братьев Гримм

38

понедельник, 22 октября

— Зайдёшь на чай… или кофе? — предложила Дэниэль, как только работа с дверью была выполнена.

— Это искренние намерения или банальная вежливость? — в весьма резкой форме спросил Штэфан.

Растерявшись от столь неожиданной грубости, Дэниэль застыла на месте, ловя губами воздух в поисках подходящих слов. Вопреки законам физики, молния ударила только после грозового раската его вопроса, пронзив оцепеневшее сердце. Неловкую паузу нарушил телефонный звонок. Звонил Ксавьер, звонил узнать, где находится приятель.

— Бегаю. Дождь на улице, а я в зале. В одиннадцать. Хорошо, — последовала череда лаконичных ответов. — Спасибо, но мне пора, — повесив трубку, обратился Штэфан уже к Дэниэль. — Позвоню вечером узнать о твоём самочувствии, — и, громко топая, побежал по ступенькам вниз.

Последняя фраза повисла в спёртом воздухе лестничной клетки едкой копотью, словно теперь шаблонной любезностью стали его слова.

«Плевать. Плевать, кому и что он говорит». Захлопнув дверь, Дэниэль скинула с себя куртку Штэфана. Но свет в прихожей, так и оставшийся включённым до утра, лишь ярче осветил картины памяти прошлого вечера. Ещё и зеркало, словно выждав подходящего момента, предательски подчеркнуло все уродства больного тела: бледное лицо, раздувшиеся лимфоузлы, круги под глазами.

— Идиотка.

Больше не сдерживая слёз, Дэниэль опустилась на колени вместе с собственным отражением.

39

Десять тридцать девять, а машина Ксавьера уже у дома, дверь в студию — нараспашку. Снизу доносидись голоса и смех. Скрипучий дедовский смех Ксавьера.

— Хей, — поздоровался я, спустившись к парням.

— Ну, нам пора, — похлопав Тони по плечу, Ксавьер кивком указал на выход.

И пока я собирал вещи в дорогу, Ксавьер рассказывал об окончании вчерашней вечеринки.

— …Всё прошло хорошо, — подытожил он.

— Это главное, — ответил я и выкатил из спальни чемодан, набитый костюмами для предстоящей фотосессии. — Можем идти.

— Тони я лично отвёз обратно. Ты уж прости, но живёте вы на одной улице, поэтому объехать окна твоего дома не получилось. — Нарисовавшаяся на его лице ухмылка закончила мысль за него сама.

40

— Неужели я настолько зациклен на себе и работе, что не смог бы понять всей ситуации? — Повернув ключ зажигания, Ксавьер задумался, отчего его глаза вмиг сузились. — Простого объяснения было бы вполне достаточно. Если бы ты сразу сказал, что у вас всё серьёзно…

Его мобильный разразился пронзительной мелодией, оборвав мысль, и я отвернулся к окну. Что вообще означало это «серьёзно»? И что это «всё»?

— Штэф! — Ксавьер щёлкнул пальцами перед моим лицом, пытаясь привлечь внимание, и принялся выуживать информацию.

Я рассказывал с неохотой, расставляя акценты только на хронологической последовательности событий, так как понимал — в действительности Ксавьера это мало интересовало. К тому же моё повествование без конца прерывал его телефон. Предложение — и звонок. Ещё пара предложений — снова режущая слух мелодия. Ксавьер извинялся и, задавая какой-нибудь встречный вопрос, вроде: «И что потом?», продолжал слушать. Казалось, мой пересказ был адресован не ему, а мне самому. Благодаря чему удалось посмотреть на ситуацию и себя со стороны объективного зрителя — я превратился в восторженного школьника.

В памяти тут же всплыла сцена недавнего эпизода: трамвай стучит колесами, огибая парк. Золотые кроны берёз залиты оранжевым светом только зажегшихся фонарей, отчего листва кажется каплями чистого янтаря. А мы разгорячённо спорим о Шекспире. Дэниэль пытается переубедить меня, но доводы звучат неубедительно, впрочем, как и мои аргументы. Наш спор был прерван колким замечанием какой-то недовольной фрау, сидящей напротив. «Молодые люди, в общественном транспорте следует вести себя подобающим образом», — сказала она, оскорблённо скривив лицо. Но мне запомнился не упрёк, а её обращение. В тот момент я подумал, что не будь рядом Дэниэль, мне не выпала бы честь оказаться записанным в ряды «молодых».

— Разговоры, «Титаник», четыре часа сна — отличный у тебя выдался вечер, — Ксавьер подвёл черту под моим монологом. — И что потом?

— Потом я сделал блинчики, а она разрыдалась.

— Может, блинчики дрянь? — серьёзно спросил он и, извинившись, вновь отвлёкся на звонок. — Да, он со мной. Как и планировали. Где твой телефон? — оглушил меня его вопрос, и я принялся шарить по карманам — пусто, расстегнул рюкзак — и там пусто. — Не нашёл? — Ксавьер вопросительно посмотрел.

— Вероятно, забыл его дома.

— Назад я не поеду, — усмехнувшись, сказал Ксавьер, хоть его желание полностью совпадало с моим. Поэтому, немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что пару дней смогу обойтись без связи. — Кстати, твои ребята просили передать, что снимают тебя с должности солиста группы из-за систематического несоблюдения обязательств. Нет, — засмеялся он, — вообще-то так поступил бы я. Ты можешь коротать ночи с кем и как угодно, вот только…

— Брось, Сави. Это всего лишь телефон.

— Угу, — промычал он, а затем последовала длинная нотация о грамотном разделении личной жизни и профессиональной деятельности. — Так что это всего лишь верхушка айсберга, — заключил Ксавьер и зачем-то свернул с первого автобана на двадцать восьмой.

— Тебе не кажется, что Бохум южнее?

— Заскочим в Дельменхорст? Обещал бабуле, — добавил он, хотя в пояснении уже и не было необходимости. Знаю, бывали.

— Не спорю, твоя бабка милая старушка, но вот дед…

— А-а… дедуля. — Ксавьер мечтательно закатил глаза, расплывшись в блаженной улыбке. — Дед и вправду мало кому нравится.

Кроме Ксавьера, разумеется, который, как мне однажды показалось, мог бы стать прекрасной копией своего деда, пойди он по его стопам.

Майер-старший посвятил жизнь военному делу. Во времена Вермахта он был морпехом и входил в младший офицерский состав. А после окончания войны и роспуска Кригсмарине продолжил службу в Бундесмарине, уйдя из морской пехоты во флот, где в середине семидесятых получил высшее воинское звание — адмирала. Мне довелось пообщаться с ним лично несколько раз, и каждая встреча мало чем отличалась от первой.

Герр Майер всегда точно знал, в котором часу прибывают гости, поэтому и ожидал их у парадных ворот вместе со своим псом. Приём был своеобразный. Перед тем как переступить порог дома Майеров, каждый гость был обязан пройти проверку на полиграфе деда, коим являлись его сурово прищуренные глаза. Признаться, ощущение не из приятных. Вроде провинностей у тебя нет, но пронзительный взгляд, неторопливо сканирующий твоё лицо, заставлял усомниться в чистоте собственной совести. По окончании проверки — так же, не проронив ни слова, — дед кивал гостям, мол, «следуйте за мной». На аккуратно выстриженном газоне перед домом стоял металлический турник. «Подтянуться десять раз», — командным тоном отдавал дед приказ, будто и все гражданские находились в его подчинении. Попробуй ослушайся тут. Приходилось выполнять.

В первую нашу встречу я не понял смысла подобного действа. Ксавьер позже пояснил, что если задание оказывалось тебе не по силам, ты безоговорочно попадал в ряды «женщин», исключался из общества гостей-мужчин адмирала и отправлялся в кухню помогать его жене. Нормы этикета деда не волновали. Думаю, поэтому многие и недолюбливали Майера-старшего.

Несмотря на почтенный возраст — девяносто лет, старик излучал неимоверную бодрость духа. А вот память, в отличие от тела, по словам Ксавьера, стала предавать деда намного раньше, отчего и сегодня он погрузился в воспоминания о своей службе на броненосце «Шлезвиг-Гольштейн», выстрелы которого утром первого сентября тридцать девятого по польским позициям в Вестерплатте ознаменовали начало Второй мировой.