Красноармеец.

А Сталинградский фронт требовал всё больше и больше «мяса», и теперь в эту мясорубку везли и меня вместе с тремя сотнями новобранцев. Многие из них до этого не служили и оружие в руках не держали, был лишь короткий двухнедельный курс бойца. И вот так, под натужные шутки и песни, мы и катили на юг.

Среди бойцов маршевой роты был десяток фронтовиков из госпиталей, и мы держались вместе. Одеты не в новенькие шинели, как новобранцы, а в потёртые, с подпалинами от костра и прожжёнными дырками от угольков. А везли нас двое: молодой, не нюхавший пороху лейтенант и старшина – не окопник, тыловик.

Из фронтовиков сбили отделения, вот и мне достались два десятка мужиков, от городских интеллигентов до колхозников. М-да, пришлось строить и учить отделение жизни, делясь своим фронтовым опытом, занимать людей, чтобы не думали думки тяжёлые. Другие фронтовики, также имеющие своих бойцов, поддерживали меня, делясь своим опытом. Если бы лейтенант, пентюх, не проболтался, куда нас везут, было бы куда легче. Но тот и сам боялся.

Ладно, что-то я тут жути нагнал, да и вообще как-то бессистемно всё описал. Может быть, не отрицаю. Значит так, сегодня утром, второго октября сорок второго (это была пятница), мне выдали далеко не новую красноармейскую форму, шинель, пилотку, стоптанные сапоги, вещмешок с красноармейскими пожитками (кто-то не особо толковый собирал: котелок есть, а фляжки нет). Но главное – это две бумаги: в одной – решение полевого трибунала, подтверждающее, что я искупил вину, а вторая – с моими данными. Как уже говорил, никто не собирался возвращать мне отобранное. Я просто искупил вину, и всё. То есть срок отсидки зачли, если проще.

Кстати, всем было известно, что я Герман Одинцов, но никто и не подозревал, что дважды Герой Герман Одинцов, мой полный тёзка и однофамилец, и я – это одно лицо. О суде никто не знал, это не освещалось: такое запрещено было освещать. Все считали, что дважды Герой Герман Одинцов где-то воюет, и, не опознав, встретили меня с безразличием. Бывший штрафник, этим всё сказано.

Причём, что в колонии, что после я легко сообщал, кто я, и рассказывал свою подлинную историю, получая от этого немалое удовольствие, забив на подписку о неразглашении: я её не подписывал, это сделали за меня. Но здесь и сейчас мне самому невыгодно всё раскрывать. Да и зачем? Узнают – требования сразу возрастут до уровня бога. Оно мне надо?

Лейтенант Петров, тот самый, старший состава, перед отправлением изучил мои бумаги, хмуро глянул на двух конвойных бойцов из столичного гарнизона и принял меня. Такой кадр, как я, ему явно не понравился. Но он внёс меня в списки и указал, в какую теплушку грузиться.

Я там как лёг на нары, так и вырубился. Очнулся, когда уже шесть часов в пути были. Ну а на узловой станции нас построили: махновщина и пьянка Петрову не понравились, что он и озвучил. Потом распределил фронтовиков, заставил всех работать, а сам отправился спать. На старшину Волкова, что был с ним, возложил обязанность следить, надзирать и поправлять, если что не так. Да только того быстро споили, и старшина спал, пуская пузыри.

Так вот, пока ехали, у двоих оказались аккуратно сломаны руки, а у третьего – нога. Это те, кто дал слабину, только чтобы не попасть в ту мясорубку, куда мы ехали. Не стоит фанатично заверять, что все в Красной армии прямо рвались в бой, желая впиться в глотки немцев; таких на самом деле были единицы, и у них были свои мотивы, в основном месть. Но на этих троих даже я смотрел с полным презрением. Я вот тоже не хочу воевать, и никто в эшелоне не хочет, но подобное мне даже в голову не придёт. Петров сдал их комендантским на ближайшей станции, там уже следователи будут работать, но на время они себе жизнь спасли. Если докажут, что пострадали случайно, может, и соскочат, но вряд ли.

Я же нашёл возможность быть на передовой и при этом не ходить в атаки. Да снайпером стать. Тем более я и есть снайпер, и у меня даже есть снайперская учётная книжка, которую просто так завести трудно. А там не указано, кто ею владеет, ну, то есть что это именно дважды Герой Герман Одинцов. Ничуть. Я могу ею пользоваться, раз та у меня на руках и есть сорок четыре подтверждённых, благо данные совпадают. Если оружие для меня не найдётся, то ладно уж, своё достану. Вот такой у меня сложился план. Вряд ли командиры откажутся от опытного снайпера, у которого уже есть счёт. Я расслабился и дальше катил уже веселее.

Трое суток мы были в дороге. Наконец нас согнали с теплушек, и мы под мелким моросящим дождиком, меся грязь сапогами, направились куда-то по полевой дороге – ну вот не видно из-за этого дождя. Я, сняв шинель, накинул на себя непромокаемый плащ. У станции слева мелькнули какие-то строения, дальше по дороге на обочинах виднелись следы войны, разные артефакты, свежие и не очень. Иногда попадались могилы, одиночные и братские. Встречались сгоревшие грузовики – явно авиация работала, немцы до этих мест не дошли.

Если я правильно расслышал название станции, то примерно знаю, где мы. После этой станции должен быть железнодорожный мост через Волгу, а за ним и сам Сталинград. Впрочем, весь город немцы не захватили, он ведь на обоих берегах расположен. Большая часть, на правом берегу, у немцев, малая, на левом – пока у нас. Это если глядеть со стороны Москвы, я так вижу. Вот мы сейчас на левом берегу и, похоже, топаем к Волге. О, слева гаубицы тяжёлые мелькнули. Рассмотрел две, но уверен, ещё есть.

Лейтенант гордо вышагивал впереди, рядом боец-проводник, остальные, держа строй как могли, уныло топали следом, пока не вытянулись в длинную змею колонны. Когда мы почти добрались, лейтенант собрал строй, велел привести себя в порядок и, оглядев бойцов, хотел было довести нас с песней, но смертельно уставшие бойцы были ни на что не способны: восемь километров, да с непривычки, без отдыха, да по грязи – по пуду на сапогах налипло – почти сломали людей. Мои сапоги ещё и подтекали.

В общем, лейтенант завёл колонну в расположение, и нас начали распределять по землянкам – по тридцать бойцов в одну. Там ещё печурки-буржуйки были, но топливо нужно добывать самим. А где его найдёшь в степи? Ничего, надышали, форму, шинели развесили сушиться, сапоги скинули. Воцарившийся в землянке тяжёлый дух быстро выгнал лейтенанта Петрова на улицу, когда он с местным командиром зашёл проверить, как мы устроились.

Наша артиллерия вела ленивую перестрелку, били куда-то в сторону немцев. Больше похоже на беспокоящий огонь. Потом замолчали. Вот только они постреляли и явно свалили, а ответка нам прилетела. Ну вот, у бойцов первое боевое крещение, под богом войны полежали на полу и нарах, чувствуя, как содрогается земля. А били чем-то крупным, мы иногда на полметра подскакивали от сотрясения почвы.

Как опытный боец, я первым делом привёл в порядок свой внешний вид. Сапоги начистил, бумаги напихал (каюсь, своя, из запасов), форму под тюфяк аккуратно разложил и лёг на него. Поэтому когда прибежал посыльный, выкликая меня, быстро собрался и направился за бойцом в штабную землянку. Мы – маршевая рота, нас распределяли по подразделениям. Первыми – опытных бойцов, из госпиталей, их поодиночке вызывали, ну и меня, раз уж в составе роты был. Остальных без опроса партиями распределят: «мясо» оно и есть «мясо». Хотя тут их называли по-другому.

В штабе были несколько командиров, знакомых среди них я не обнаружил. За столом сидел майор, рядом работал писарь. Носитель шпал в петлицах, не представившись, изучил мои бумаги – те два листа, что находились у лейтенанта. Листы были чуть влажные, чернила начали расплываться, но вполне читабельно.

– Штрафник, значит, – не спрашивая, а скорее констатируя, сказал шпалоносец. – Тут указано, что стрелок. Ещё воинские специальности имеешь?