Красноармеец.

Я, кстати, тоже хапнул бензина в хранилище, пригодится. Было почти полтонны свободного места, всё времени не было нормально пополнить, иногда мелочовка во время наступления попадалась, полтонны и набралось, всё на учёте, а тут смог прибрать. Теперь хранилище полное. А горючее пригодится. В колонне я занял один из трофейных танков, сидел за рычагами. Не хватало водителей даже для перегона, что уж про полные экипажи говорить.

Когда мы дошли до бригады, та уже готовилась выдвигаться, только нас ждали. Ремонтники наспех наносили на башни большие красные звёзды, и танки получали экипажи: их формировали, беря людей из мотострелкового батальона – там многие были знакомы с танками. Правда, учили их на американцах, но разберутся. В результате сформировался третий батальон, где были две роты на трофейных машинах. Его принял капитан Гордеев, он был ротным во втором батальоне. Меня вот никто не поставит, я нужен на своём посту.

Первые подразделения уже уходили, когда Михайлов отозвал меня и сказал:

– Только что посыльный из штаба армии нас как-то нашёл, свежие приказы доставил. Среди них на тебя. Моё представление на звание капитана утвердили, подписали. Приказ уже в штабе, оформляется. Иди, измени информацию в документах. И петлицы смени.

– Есть, – козырнул я, улыбаясь. – Спасибо, товарищ генерал.

А быстро подписали: четыре дня, как Михайлов отправил представление, а уже сделали. Надо же, удивлён. Таким образом генерал меня наградил, и было за что. Так что мне переоформили документы, поставили там печать штаба бригады, и, пока мой разведывательный бронетранспортёр шёл в составе колонны (пылили мы нещадно, издалека нас видно), я сидел и перешивал петлицы на гимнастёрке. Старые уже срезал, пришивал новые, с капитанскими шпалами.

Да, форма на мне была красноармейская – ввели всё же. Лето сорок первого было чёрным временем для командиров: они своей формой отличались от простых бойцов, поэтому их первыми и отстреливали. Огромные потери понесли.

Надевая гимнастёрку с перешитыми петлицами, я размышлял, как нам не только самим вырваться из окружения, но и вывести как можно больше наших частей. Надеюсь, получится. А двести тридцатая стрелковая дивизия с нами не пошла: она фронт держит в сторону Харькова, отводить нельзя, иначе всё посыплется. Кстати, награды я снял на всякий случай, да и носил только медали «Золотая Звезда».

Надев пилотку и каску, я привстал, чтобы осмотреться, но тут же, морщась, сел обратно: всё вокруг было в пыли. Надел очки, но и они проблему не решили: пыль стояла столбом.

Вот честно, я так устал, что когда конвойный завёл меня в эту полуземлянку и оставил, я поправил форму и, пододвинув какого-то сидельца, лёг на нары. Вообще, командира в общую землянку для задержанных – это не комильфо, но в том-то и дело, что меня посчитали поддельным командиром. Мне так и сказали: «Ну какой ты капитан? Молод ишшо».

Как вообще до такого дошло? О, это будет короткая, но интересная история.

А ведь сегодня уже первое июня. Да уж, дали огоньку. В общем, повоевали мы в окружении, бригада пробила коридор, почти вся наша армия вышла и частично девятая. А тут меня дёрнули в штаб армии и попросили – именно попросили, – найти в окружении другие части и помочь им выйти. В том, что я смогу, уже никто не сомневался – это Михайлов обо мне дифирамбы напел. Я повздыхал, но согласился.

В котёл меня закинули на У-2, и пошла работа. Котёл был большой, немцы его дробили. Недели две я там находился, но вывел немало войск, треть точно. У меня была такая бумага от штаба нашей шестой армии, что генералы мне честь отдавали. Про сотни тысяч спасённых говорить не буду, но десятками тысяч счёт исчислялся, это точно. Я не знаю, какая дыра была, что немцы до Сталинграда дошли, но тут им остаётся только мечтать об этом: наших частей, побитых, но кадровых, слабых и непобеждённых, у них на пути хватало, там шли ожесточённые бои в обороне.

Что по мне, то тридцать первого мая я выводил очередную часть, и, похоже, последнюю, где-то два батальона – всё, что осталось от стрелковой дивизии, не нашего даже, а Южного фронта. Ещё собирал одиночек и мелкие группы, что пробирались к своим. У нас на хвосте висели преследователи – моторизованная рота с танками.

Я накидал нашим на карте, где у немцев опорные пункты, пройдут мимо (это возможно, если тихо), а сам на танке – найденной нами брошенной «тридцатьчетвёрке», – встал, чтобы задержать преследование. Всё равно топливо закончилось, и встали прямо на дороге, даже в кусты не загонишь. У меня был и экипаж, собранный из окруженцев, но я погнал их следом за остальными, поскольку использовал дрон, и свидетели мне ни к чему.

В общем, я расстрелял три танка, четыре грузовика и два бронетранспортёра, прежде чем мне подожгли машину. Едва успел выскочить из танка с гудящей головой – оглушили, хотя все люки были открыты. Ну, и побежал нагонять своих: я видел, что они по-тихому между опорниками прошли. Нашлись сапёры, сняли сигнальные мины и противопехотные, тропка узкая, но за час все по ней прошли. А я в другом месте переполз – и к своим.

Вот там меня и задержали бойцы в секрете. Доставили к особистам местной стрелковой дивизии, ну а там решили, что я или диверсант, или боец, надевший форму убитого командира, только со званием не угадал. То, что у меня документы и бумага от командарма шестой, никого не смутило – мол, подделка. Впрочем, я был не в том состоянии, чтобы спорить: свяжутся с нашими и всё выяснят. А мне бы отлежаться, вот и прилёг на нары.

Поспать мне дали часа два, я определил это по тому, что рассвело, солнце только-только от горизонта оторвалось. Повели к особистам. Стоило войти в хату (мы в селе находились), мне такая оплеуха прилетела, что я отлетел к столу. Но действовал на инстинктах – вальтер уже был в руке и, громко хлопая, зачастил выстрелами.

Когда я пришёл в себя, мне было плохо, комната качалась. Осмотревшись, только и пробормотал:

– Вот блин…

Четыре трупа в хате, я сижу на полу, а снаружи крики тревоги, вот-вот бойцы ворвутся в хату. Ползком перемещаясь по хате, я прибрал все четыре тела в хранилище. Были два командира, явно особисты, крепкий сержант, похоже, и влепивший мне оплеуху, и боец-конвоир, что меня привёл – он просто не успел выйти. Живых не было, на поражение бил, профессионализм не пропьёшь, все пули в цель, даже в таком состоянии.

В хранилище у меня было четыре тонны свободного места, даже чуть больше. А куда деваться? Некоторых бойцов я находил в виде ходячих скелетов, случались и неходячие, настолько обессилили. Многие по несколько суток не ели, а кто-то и неделю. Вот я их и подкармливал, вроде понемногу, а вымели хранилище подчистую. Я просто не мог держать запасы, видя людей в таком состоянии. А два обоза с ранеными? У-у-у… Всё же жалость к ним и ответственность за них, раз уж мне поручили их вывести, были тогда для меня на первом месте.

Когда шесть бойцов и два командира ворвались в хату, держа оружие в руках, то обнаружили только меня, лежащего на полу и державшегося за голову. Однако следы выщерблин от пуль на стенах и потёки крови были видны, да и вонь сгоревшего пороха ощущалась отчётливо, несмотря на открытые окна, в которые также заглядывали бойцы.

Начался быстрый обыск. Меня, держа за плечо, контролировал боец с ППШ – по-моему, даже моим, который изъяли.

Вошедший майор-стрелок спросил:

– Что тут произошло?

Если он обращался ко мне, то ответить я не мог. Контузия всё же сделала своё дело, и меня стошнило прямо ему под ноги – уж чем было, учитывая, что меня не кормили с момента задержания и я почти сутки не ел.