Красноармеец.

Ну а потом он сбежал, забыв в землянке и нож, и сумку. Вернулся к своим в полной прострации, и только оплеухи вернули его к жизни. Потом рассказал, что с ним было, вызвав у остальных если не шок, то близко.

А тут прибыли сотрудники НКВД, а потом немецкую группу разведчики скрутили. Первый же допрос вызвал истеричные признания, причём пострадавший немец требовал принять его заявление об изнасиловании. Ситуация, конечно, комичная, но комдиву разбираться было некогда, наступление идёт. Главное, что его командир оказался не виноват, что и было документально засвидетельствовано.

Взятых немцев комдив отправил в штаб армии по линии Особого отдела, а «красотуле» начштаба оформил перевод, кажется, даже на другой фронт. Та, правда, орала, что это всё подлог, мол, на самом деле с ней был я и никто другой. Совсем крышей поехала. В общем, вопрос решили и дальше уже воевали без этих страстей. Вроде бы и смешно, но одновременно и грустно всё это. Хотя я, конечно, рад, чувство такое, словно пуля у виска свистнула: обошлось, и это радует.

Пообщавшись так со старшим обоза, я вернулся к своим саням. Тут у возницы старый тулуп, я замотал в него ноги, устроился поудобнее, и покатили. А на санях комфортнее, чем на телегах и повозках, я оценил. Был я в новеньком белом овчинном полушубке и шапке-ушанке, на ногах – синие командирские галифе и валенки, так что достаточно ноги прикрыть, а остальное фиг продует. Полушубок мой, я получил его ещё в столице. Трофей из дома бандитов я тоже носил, но редко, по ночам, старался не светить его. На лице у меня шарф; хотя он в уставную форму не входит, но без него тяжко: мало того что градусов тридцать мороза, так ещё и ветерок, что всё тепло выдувает.

Лошадям тоже трудно. Пусть на них попоны, а у некоторых ещё и защитные мешки на головах, но ветер вымораживал, вставать надо. Обозники это тоже понимали, так что торопились дойти до ближайшего укрытия. Но все деревни по этой дороге были сожжены, и мы встали в овраге. Тут тихо. Почистили его лопатами, костры разожгли и так пережидали непогоду. Днём двинем дальше, полегче будет.

Один стоял на часах, ещё один разводил костры и топил из снега воду для лошадей; дежурных меняли каждый час. Остальные спали: несколько саней освободили от груза, накидали шкур и легли на них, накрывшись также шкурами. Мне тоже место было, вполне тепло, даже лицо к утру не отморозил. Видно, что обозники не в первый раз так встают на ночёвку на отрытом воздухе.

Утром позавтракали: была каша, приготовленная на костре, причём неплохая, не подгорела, и чай. Лошадей напоили горячей водой, потом запрягли и двинули дальше. Передовые сани пробивали тропу. Чуть позже поравнялись со встречным армейским обозом, пошли по проложенному им пути, стало легче.

К вечеру следующего дня, это уже восьмое было, добрались до тылов дивизии. Там меня ждал посыльный, он и сопроводил к штабу. Встретили меня хорошо, сразу же обмыл мою вторую «звёздочку» – и отдыхать. Койку мне выделили в командирской землянке на десять человек.

А дальше… А что дальше? Потянулись интересные будни службы.

Фронт на этом направлении стоял, это касалось и нашей дивизии. Все силы, какие могли, уже пустили в дело. В общем, как писали в документах, наступательный порыв иссяк, поэтому мы окопались. Причём не так и далеко от Мценска, от передовой до него примерно километров десять. Но наша дивизия стояла дальше, слева. Шли бои местного значения, улучшали свои позиции. Другие фронты ещё наступали, а вот мы стояли, что есть, то есть. Да и те постепенно вставать начали, тоже теряя наступательный порыв.

Наша двести девяностая дивизия стояла на сорок километров восточнее Мценска, и в личном составе было едва три тысячи бойцов и командиров – обескровлена, как и другие части вокруг. Встав в оборону, вгрызаясь в промёрзшую землю, дивизия получала пополнение, постепенно восстанавливая численный состав. Когда я прибыл, они уже неделю стояли там, успели много что накопать, землю шашками рвали: ломы не брали, гнулись, настолько мёрзлая она была.

Личный состав дивизии уже чуть выше пяти тысяч, то есть понемногу пополнялись. А вот на отдых и пополнение не выводили, потому что некем было заменить: кто же дыру у передовой оставит? Командир мой, начальник разведки майор Казаков, был тяжело ранен и находился в госпитале, прислали нового, капитана, из резерва нашей пятидесятой армии. Были и другие потери: убитые, раненые из знакомых, и даже пропавшие без вести – случалось и такое.

В первую ночь я отправил дрон, на вторую – проверил изменения. Их было немало, отметил это на карте. У нас уже целый гаубичный полк, сформированный из трофейных советских пушек, вот он по моим данным и принялся накрывать всё, что я нашёл. Немцам напротив нас сразу кисло стало: ничего не спрячешь, все укрытия известны. Немало блиндажей было разрушено: это одно попадание в накат нестрашно, а если целый дивизион бьёт, то попадания идут одно за другим, с разрывами вокруг, до уничтожения. Словом, немцы несли значительные потери.

Выбивали и немецкую артиллерию. Они за день новую перекинут, а ночью я разведку проведу и сразу к артиллеристам, пока данные горячие. Артиллеристы тут же наводятся и выбивают немцев, да и сами на месте не стоят, чтобы ответных плюх не словить. И ведь ловили: два орудия с расчётами потеряли. Были и потери в расчётах, но пока мы вели.

С новым командиром мы не сработались совершенно. Бюрократ, хотел доподлинно знать, откуда я получаю сведения, кто их даёт. Причём настаивал на своём, да ещё приказным порядком, давя должностью и званием. Ну вот какое ему дело? Остальным штабным главное – результат, и они его получали, а этому что, много надо? Может, он на немцев работает? Поэтому две ночи я честно отработал, а на третью решил забить. Причина банальна: обратился к начальнику штаба полка, чтобы тот приструнил капитана, но полковник отмахнулся: ему было не до нас, велел самим разбираться.

Утром десятого января комдива ранило осколком снаряда: наши ночью их накрывают, а немцы днём новые батареи подкидывают и мстят. Одно радует: весь резерв артиллерии немцы выработали, кидая к нам, так что пока терпимо, тихо. Комдива после операции в медсанбате санитарным самолётом отправили в столицу.

А я последовал совету начштаба и просто забил на работу. Попросят – вернусь к прежнему, если приструнят капитана, который вообще вёл себя так, словно я его личный раб. Ну а пока занимался бумажной работой, изучал статистику, разведданные, систематизировал и отправлял в оперативное отделение штаба дивизии на изучение. Это, кстати, и есть моя основная работа, разведка дроном – это так, бонусом. Особист крутился неподалёку, о моих отношениях с новым командиром он знал, но ничего не предпринимал.

Также мне пришло немало писем от наших граждан, в том числе и от девчат, два мешка накопилось, пока меня не было. Так что начал читать, некоторые сохранял, другим отвечал. Штатный фотограф дивизии наделал больше двухсот моих фотографий, ещё печатает, я отправлял их, подписавшись на обороте, тем, кто просил. Вот оно, бремя славы, но ничего не поделаешь, надо так надо. Я полмешка писем за два дня успел разобрать и на часть даже ответить.

А вечером десятого января я двинул к медсанбату. Проблем с женщинами у меня не было, не доводил себя до такого, когда бросаешься на всё, что шевелится. Потому и «красотуля» мне была неинтересна. Да она только с очень большой голодухи может стать интересной… Нет, пожалуй, и тогда не станет. До медсанбата километра три топать по прямой, девчат там немало, командиры штаба там часто пасутся. Ну и я тоже. А что, это жизнь, не судите строго.

Пару девчат я прикормил трофейными шоколадками, так что всё на мази было. Сложнее место уединения найти, чем сговорить, поверьте. А потом новенькая к нам пришла, тоже старший лейтенант, то есть старший военфельдшер. Вообще, она была замужем, но считала себя вдовой. Муж её, в прошлом сокурсник (оба в сороковом форму надели), тоже военный врач. Пропал ещё летом под Пинском: извещение пришло, что без вести пропал. И стоило жениться? За год пару раз и виделись: служили в одном военном округе, но в разных частях, расстояние – двести километров, не наездишься. Та уверена, что него женщины были, да и сама не монахиней жила.