Красноармеец.

Однако это оказались не немцы. Проваливаясь в снег, шагали трое – в унтах, утеплённых комбинезонах, в шлемофонах и рукавицах, как у меня. Опустив бинокль, я цыкнул языком. Это лётчики, причём наши. Совсем рядом, метрах в двухстах от меня. Если бы я поднял дрон, сразу бы их увидел.

Убрав бинокль обратно, я сунул два пальца в рот и громко зашипел. Блин, когда научусь свистеть?! Сколько уже пытался. Ну ладно, не получилось и не получилось. А вдруг смог бы? Содрав шарф и маску, сложил губы дудочкой и засвистел. Они услышали, присели, один залёг. Помахав рукой, я поправил маску и шарф и, отталкиваясь палками, направился к ним. Они настороженно наблюдали за мной. Маскировочная накидка обезличивала меня, поди пойми кто, но раз так нагло прёт и один, значит, свой.

Когда я подкатил, один из летчиков встал. Козырнув, я представился первым:

– Старший лейтенант Одинцов, разведка двести девяностой стрелковой дивизии.

– Старший лейтенант Губарев, командир звена, шестьдесят первая смешанная авиадивизия.

– О, так вас же отвели с передовой на пополнение и комплектацию? – сказал я, пожимая ему руку.

– Вернули, как наступление началось. А про вашу дивизию слышал, хорошо наступаете.

– Это да.

– Вы тут, значит, проведите разведку?

– Нет, до моей дивизии далеко. Я из плена сбежал. Идём в лес, думаю, минут десять у нас есть. Чаю попьём, поедим, а то проголодался.

Я поручковался и с остальными – штурманом-бомбардиром и стрелком-радистом. Их СБ сбили ещё вчера, почти сутки они в тылу у немцев.

– Так ты не пустой?

– Нет, я всегда с носом в табаке и губами в варенье, – усмехнувшись, ответил я.

– Да, хорошо живёшь.

Мы вернулись в лес. Я дал стрелку топорик, лапника нарубить, а сам отбежал и вскоре вернулся с медвежьей шкурой, сидором, в котором были немецкие саморазогревающиеся банки, и котелком парящего чая. Пока лётчики по очереди, через край, жадно пили чай, я проткнул четыре банки с мясом и, пока они разогревались, шипя и паря, нарезал буханку хлеба на четыре крупных куска. Вот так мы и поели. С голодухи нормально, сделали вывод лётчики.

Потом они рассказали, как их сбили, а я описал, как меня похитили. Только свои способности не выдавал, рассказывал, как сам немцев облапошивал, убивал конвоиров и бежал, причём дважды. В самолёте, мол, повезло: из прорехи мешка торчала рукоятка пистолета, причём нашего ТТ – видать, кто-то из экипажа перевозил трофеи. Проверил незаметно – заряжен, и начал стрелять, благо не связали. В общем, фарт есть фарт. Рассказал, как с парашютом прыгнул и как потом выследил в Мценске Гудериана и застрелил его, а с ним и ещё двух генералов. О том, как меня в танке подбили и я вылезал из него, уже почти горящего, тоже рассказал.

– Думаю, вы теперь понимаете, какая за мной погоня, – закончил я рассказ.

– Слышал я про этого генерала, – сказал старлей. – Неужели так разозлились?

– Представим ситуацию: товарища Сталина убили, и есть след убийцы. Вы рванёте по следу? А немцы своего Гудериана обожали не меньше. Знаете, как меня били, когда я сдался на блокированном складе? Если бы не плотная зимняя одежда на мне да они не мешали бы друг другу, убили бы.

Лётчики мгновенно оценили ситуацию.

– Так может, пойдём уже? – тревожно осматриваясь, предложил старлей. Остальные тоже напряглись.

– Вот именно.

Отбегать я не стал: свёрнутую шкуру понёс стрелок, а сидор с консервами и котелком – штурман. Вторую буханку хлеба я нарезал на четыре части, и каждый свой кусок сунул за пазуху, чтобы не замёрз, как если бы в сидоре был.

Так и рванули по полю прямо днём. Иногда я замирал и в бинокль изучал горизонт. Пока чисто. Так и двигались. Тут поля, снег почти смело, солома торчала – в общем, лётчикам бежалось за мной вполне комфортно, хотя от них уже пар шёл, всё же мне на лыжах легче. Километров семь отмахали, с двумя перерывами. Два-то летуна ничего, хорошо темп держали, а штурман-младлей послабее, ему часто отдых требовался.

Наконец нам овраг попался, спустились в него. Впереди дымы, но не бои – то ли деревня, то ли какая немецкая часть. До наших ещё идти и идти.

– Всё, не могу больше, – выдохнул штурман и осел на снег.

– Ждите здесь, я за машиной. Там, похоже, немцы, угоню что-нибудь и подъеду. Увидим, что попадётся. Тут по полю и на грузовике можно гонять.

Оставив летунов (пусть в себя придут), я рванул дальше по дну оврага, который тянулся почти в нужную сторону. А дальше у рощи действительно стояли немцы. Ремрота, как я понял: видел брызги сварки, потом и кувалдой работали. Как раз пробовали на ходу отремонтированную машину. Немцы любят комфорт, в такую холодину они вряд ли покинули бы тёплые дома деревушки, которая была рядом. Но в том и дело, что большая часть работ шла в огромном шатре, там внутри стояли насколько машин, дымила печка вроде буржуйки. Вот в таких комфортных условиях они и работали, а снаружи старались быстро перебегать из одного тёплого помещения в другое. Только часовые маячили на охране, да и тех каждый час меняли.

А восстановленной машиной был немецкий танк четвёртой модели, так что выбор, что угонять, передо мной не стоял. Танк как раз подогнали к заправщику и, не соблюдая технику безопасности, не глуша, начали заправлять. Заправщиком выступал грузовик с бочками топлива в кузове.

К полю, где я укрылся, особого внимания не было, посты стояли со стороны рощи, оттуда проще подобраться. Были также два пулемётных гнезда с круговым обзором, вот они меня больше всего напрягали. Убрав лыжи, я покинул овраг и медленно полз, постепенно приближаясь к немцам. Поле было изрыто следами гусениц: видимо, его использовали как танкодром для проверки техники. Мне это было на руку: на ровном снежном насте меня быстро заметили бы, а так я полз в колее гусеницы, внимательно отслеживая обстановку и замирая в случае опасности.

Заправка закончилась, и танк поехал в мою сторону. Когда он поравнялся со мной, я вскочил и запрыгнул на корму, чуть не сорвавшись под гусеницы. Прижавшись к башне, пополз к передку. Из открытого люка торчала голова водителя, увенчанная наушниками. Я выстрелил в него из «глока» и, перебравшись к нему, просто столкнул на пол. Танк так прямо и полз, удаляясь в поле. Водитель должен был свернуть к стоянке техники, но по понятным причинам не мог этого сделать.

Тут танк наехал на кочку и меня хорошо так тряхнуло. Чёрт, маскхалат кровью испачкал. Я повернул к своим и помчал, набрав скорость до тридцати километров в час. За мной облаком взметнулся снег. А тревоги не было: машина в зимнем камуфляже и, похоже, меня не увидели. Либо никто не понял, что «четвёрку» угнали. Может, решили, что водила просто дополнительный тест устроил машине, поэтому и не обеспокоились. Даже когда я покинул импровизированный танкодром (дальше старых следов гусениц не было), тревогу всё ещё не подняли. Свой же на машине катается, чего беспокоиться?

Я чуть было не проехал мимо своих, но они поднялись и замахали руками. Я свернул и подкатил, остановившись на кромке оврага. Летуны быстро подбежали к танку, я открыл люки, мёртвого немца выдернули и сбросили в овраг. Выдал всем наушники, чтобы между собой можно было общаться, и мы покатили дальше уже вместе.

– Всё взяли? – уточнил я по внутренней связи.

– Я только шкуру бросил, – сообщил стрелок, пока штурман отчитывался, что сидор при нём.

Я тут же развернул танк, да так круто, что всех на броню положил, выговаривая стрелку за шкуру: мол, моя, нашёл что бросать, лучше бы сам остался. Вернувшись к оврагу, покинул бронемашину и сбегал за шкурой, с ней вернулся. Они думали, я её на корму забросил, а я в хранилище убрал. Ворча, что некоторые не ценят чужого имущества, забрался в машину и погнал прочь.