Красноармеец.

– Ясно, – задумчиво протянул майор. – Погоди, как стрелком? А лейтенанта где получил?

– Два месяца проучился в школе младших лейтенантов в Киеве, комдив мой меня направил. Выпустили нас раньше, в сентябре, когда узнали, что город окружён. Вышел со своим курсом из окружения, в Москве получил назначение на охрану моста. К сожалению, мост был в полосе прорыва немецкий армии, пришлось его взорвать, мы тогда уничтожили сотню диверсантов в нашей форме. При выходе освободил из плена сто пятьдесят наших парней и девчат, включая командование одной из стрелковых дивизий. За это дали звание и орден.

– Вот оно как. А как же рапорт о переводе в боевые части?

– Не знаю, откуда начальник штаба это взял, лично мне об этом ничего не известно, а новое назначение я получил в кадрах армии.

– На разведвзвод пойдёшь?

– Нет.

– Боишься?

– Я не трус, мне это просто не интересно.

– Вот как? А как же долг Родине? Желание помочь, освободить страну от противника? Патриотизм, в конце концов?

– Я всё это и так делаю, и, поверьте, со всей отдачей. Что по долгу Родине, я лично уничтожил около семидесяти солдат и офицеров противника. Если бы каждый красноармеец убил по одному солдату противника, война бы давно закончилась: немцам просто некем стало бы воевать. Так что я считаю, что долг исполнил. Встретятся мне немцы, буду их и дальше бить, но сам искать с ними встречи не желаю. А в должности командира разведвзвода это неизбежно, да и работа на ногах, а у меня колено было травмировано, до сих пор даёт о себе знать.

– Приказ уже подписан. Пока сдадите взвод Гарбузу и принимайте подразделение разведчиков.

– Служба добровольная, – напомнил я ему.

– Не в этот раз. И наш разговор останется тут. Не хочу, чтобы все узнали, что лейтенант Одинцов – трус.

– Мне на это наплевать, пусть что угодно говорят. Но на полную отдачу по службе не рассчитывайте.

– Под трибунал отдам.

– Не пугает.

Тот положил подбородок на сложенные ладони и с каким-то анатомическим интересом изучая меня, протянул:

– Да-а-а, лейтенант, удивил ты меня. Даже и сказать нечего, только мат на языке вертится.

– Так выскажитесь. Поверьте, легче станет.

– Я интеллигент. Я вот не понимаю, ты себя бессмертным ощущаешь, что ли? Ведёшь себя так, как будто у нас тут обычный разговор.

– Так и есть, ничего опасного в нашем разговоре я не вижу. Если вам это так важно, я даже в обычную стрелковую роту согласен перевестись, но не в разведчики. Терпеть не могу эту специальность и эту работу. Я служу по такому принципу: если что-то сделал геройское и заслужил награду – то выньте и положьте. А если будет работа и не будет отдачи в виде наград, зачем мне за это браться? Я даже генерала немецкого могу уволочь, легко, да только мне кукиш покажут и ничего не дадут. Опыт с тем немецким майором я запомнил. Не верю я старшим командирам РККА, совсем не верю. Обещать можно много что, а вот выполнять… Так ради чего стараться?

Впрочем, моё мнение майора совершено не волновало: приказ подписан – иди служи. Всё же мат у этого интеллигента действительно слабоват. Выходя из кабинета, я мысленно матерился куда круче.

Хотя чего я удивляюсь? Сегодня тринадцатое октября. Вот и не верь после этого в приметы. Тут какому-то хмырю захотелось испортить мне жизнь, и эта сволочь своего добилась. Как же хочется просто его прибить. Хм, а может?.. Да нет, всё уже подписано, комполка сам сказал, что ничего не изменить. По его мнению, я должен был обрадоваться и броситься лобызать ему сапоги за такое щедрое предложение, и он явно был неприятно удивлён моим категорическим отказом. Я крутился как уж на раскалённой сковородке, даже в невыгодном свете себя выставил, отношения с майором испорчены безвозвратно, но тот так ничего и не изменил… Скотина.

Что есть, то есть – я даже трибунала не боялся. Конечно, до расстрела доводить не хочется, тогда придётся бежать, но если петлицы чистыми станут, так это даже лучше. У меня на сердце до сих пор тяжким грузом лежало воспоминание о бойцах, погибших у Мценска. Может, для кого другого это не проблема, погоревал и забыл, а я долго всё перевариваю, и этот груз до сих пор тяготит меня. Вон письма отправил, снова всё переосмысливал. Тяжко было.

А вот как служить теперь, даже не знаю. Нет, если уж я берусь за дело, то работаю от и до, вкладывая в это все силы, но к разведке душа у меня действительно не лежит, от слова совсем. Жизнь там реально маетная – настолько, что год жизни можно считать за десять. Нет, отдачи не будет, я уже решил. Неправильный этот приказ, с моим переводом.

Начальник штаба действительно всё подготовил. Я зашёл к нему после комполка, так что как я мысленно не матерился, всё решили за меня, и начштаба проводил меня к разведчикам. Они тут рядом стояли, в соседнем корпусе две большие комнаты были выделены. А вот для командира квартирмейстер смог добыть комнату в одной из квартир в жилом доме, там даже стояла панцирная кровать.

Начштаба познакомил меня с бойцами, представил как нового командира и ушёл. Я осмотрел строй. Парни молодые, выносливые, в новой форме, оружие в полном порядке – разведчики явно снабжаются по первому разряду.

Вздохнув, я заговорил:

– Товарищи бойцы, хотелось бы, чтобы между нами не было непонимания. Назначение на эту должность стало для меня неприятным сюрпризом. Как известно, есть неписаное правило: у командира, направляющегося в разведку, интересуются, согласен он или нет. Так вот я был категорически против. Причина банальна: я одиночный игрок и не умею работать в команде, что особенно важно в разведке.

Да, я ходил в тыл к немцам и взял немецкого майора-связиста, причём я в то время с трудом передвигался из-за травмированного колена. Но меня соблазнили наградой, обещали орден. Это было в первые дни войны, у границы, я был тогда простым стрелком майского призыва. Я нашёл крупный штаб, выкрал майора и на угнанной машине, уходя от погони, прорвался к своим.

Но советский генерал меня обманул, и если бы я не напомнил ему об обещании, то так и остался бы ни с чем. С недовольством, но он всё же согласился выдать мне медаль. Как вы понимаете, после случившегося у меня нет никакого доверия к командованию – любому. А разведчиков как раз и соблазняют наградами: сделай то – получишь то-то. А со мной это больше не сработает, я такого соблазнителя, несмотря на чины, не постесняюсь послать.

Как понимаете, работать в связке я не могу, а учиться уже поздно. Например, сейчас я легко могу в одиночку уйти в тыл к немцам и добыть хоть генерала. Но это если мне надо. Когда работаешь один, заботишься только о себе, не нужно прорабатывать всё с учётом напарников или подчинённых бойцов, что только усложняет поставленные задачи. Если мне отдадут приказ сделать работу, я костьми лягу, но сделаю. Один.

Для выполнения задания я пойду на многое. Например, если немцы меня обнаружат и не будет никакой возможности вырваться, я не вижу ничего плохого в том, чтобы сдаться в плен. Знаю, что некоторые командиры носят с собой ручные гранаты: мол, лучше подорваться, чем в плен попасть. А для меня ничего страшного в этом нет. Я сдамся, и немцы расслабятся, а в пути можно убить конвоира и утечь, ничего сложного в этом нет. Потом и можно задание выполнить. Это война, тут любые уловки хороши.

Я уже терял своих бойцов, четырнадцать человек. Их смерть до сих пор тяжким грузом лежит у меня на душе. Я не хочу больше терять бойцов, писать их родным письма о том, как погибли их мужья, отцы и братья, где погибли, где захоронены. Я знаю, что они получат похоронки, но считаю своим долгом, как командира, написать им, как бы тяжело мне это ни далось.