Страница 46 из 203
Марту не понравилось, как Линаэвэн смотрит на него: пристально, словно хочет заколдовать. Но беоринг только усмехнулся — он под защитой Маирона, и дева не сможет ничего с ним сделать. Видимо, она это тоже поняла и заговорила:
— Ты, кажется, не слышал меня. О той женщине я лишь предполагала, но спросила тебя и узнала, что ошиблась; а Черного Всадника я видела сама, пусть и издали. Также ты не ответил на мой вопрос… Отчего то, что Берен убил старосту, достаточная причина, чтобы отречься от него, а то, что орки Саурона убили многих, не мешает восхвалять Саурона и признавать его господином? И отчего я должна быть благодарна Саурону за то, что он не мучает меня, только запирает здесь и требует прийти в гости, а Мэлькор не должен быть благодарен Валар за века свободной жизни в прекрасном Валинорэ? Ты, как мне видится, добр по своей натуре, и ты разумен и наделен свободной волей… Так ищи ответы сам, не только повторяй заученное.
— Я слышал тебя, госпожа, но мне очень печально, что ты не слышишь меня. Как ты ошиблась о той женщине, так же ты могла ошибиться и о Черном Всаднике. Не проще ли Валар было привязать вас к себе, если до того вы уже были чем-то напуганы? А от Берена я не отрекался, хотя ты уже который раз рассказываешь об этом, не зная как было дело. Берен никогда и не был нашим князем, хотя, говорят, был последним в линии наследования. И если он убивал неповинных людей, то чем же он в твоем понимании лучше орков? А тебя Маирон мучить не хочет, как не хочет причинять боль и никому другому. Но он вынужден допрашивать пленных, как бы это ни было ему тяжело. Потому что иначе вы уничтожите все, что дорого нам. Но если ты и твои спутники откажутся воевать против Севера, то не будет нужды вас допрашивать, ведь вы больше не будете готовить каверзных планов нападения. — «Это же так просто и очевидно, почему же Линаэвэн сама этого не видит? Как ее смогли сделать настолько слепой?», — недоумевал Март.
— Мы? Уничтожим то, что вам дорого? Что же дорого тебе? Если Дортонион, то ты должен помнить, как жил там прежде. Разве эльфы приходили к вам когда-либо убивать или угрожали, или не давали вам свободы? А теперь эта крепость захвачена; твой родной край захвачен. И в других землях сколько разрушений, сколько уничтожено прекрасного, сколько убитых, сколько плененных и замученных! Слышал ли ты хотя бы, что эльфы разрушили или захватили Ангбанд, и его пришлось восстанавливать? Ты сам говорил, что Берену все равно не отвоевать Дортонион; но при этом думаешь, что мы легко можем разрушить Ангамандо, так легко, что этого не избежать без пыток? Посмотри на меня: меня необходимо мучить, иначе я разрушу Ангамандо? — Линаэвэн словно забыла, что она же сама везла письмо, целью которого было... разрушить Ангамандо. Сейчас дева думала о другом: о том, что в словах атана было столько противоречий, что они казались безумными, и он обвинял, повторяя речи своего господина. Не Марту же самому были «дороги» Анамандо и орки! Март не желал ни думать, ни слушать, ни хоть проверить, правду ли ему сказали. Быть может, и дети, которых отправили в Ангамандо, не в рудниках, но вернутся сюда палачами и тюремщиками. Орки для атана были лучше преследуемого мстителя; и Март оправдывал пытки, усмехаясь в ответ на ее слова…
Адан, дружелюбный и жизнерадостный, опешил, когда Линаэвэн ответила ему с таким жаром и болью в голосе.
— Мне дорог и Дортонион, и весь мир, как и Повелителю, как и Владыке Севера. И да, это горько, что мой край пока не может принять руку Севера и живет не как союзник Твердыни, но как захваченный врагами. Нужно время, чтобы мои соотечественники все поняли. Но ты не права, госпожа моя, ты просто не все знаешь. Когда-то мой народ жил рядом с эльфами, но от этого было так много горя! Были стычки, и едва не вспыхнули сражения. Ты не знаешь того, но с вами рядом люди узнали вовсе не радость и блаженство. Увы, Повелителю приходится захватывать земли, чтобы прекратить эту войну, чтобы вы не захватили Твердыню, и потому разрушения неизбежны. А пытки… и мне, и Повелителю они противны, но все так делают, это часть войны.
Линаэвэн снова устремила взгляд на Марта; она больше не могла сдерживаться и по ее лицу потекли слезы. Дева заговорила с болью в голосе — с болью за всех, кого убили, замучили, обманули, сломали.
— Пытки это великое зло, Март; немного есть деяний хуже, чем пытки и рабство. Потому что и то и другое коверкает душу. И кто бы ни начал учить тебя, будто пытать и держать рабов допустимо ради некой высшей цели: великое зло он несет. Если ты не хочешь уподобиться оркам, то не принимай его. Впрочем… ты уже принял, но, может быть, еще в силах отвергнуть; ибо если не отвергнешь, следующим шагом будет то, что палачом и владельцем рабов могут сделать тебя. И представят тому оправдания и важные причины; и ты утратишь все доброе, что было в тебе и еще есть. Если ты готов услышать хоть что-то, кроме голоса твоего господина, то услышь хотя бы это: намеренные пытки не допустимы никогда, и нет такой необходимости, что могла бы их оправдать.
Март снова удивленно смотрел на Линаэвэн. Дева сначала замолчала, словно подыскивая слова, а потом вдруг заплакала. Март не мог это вынести. Он подошел к тэлэрэ, обнял эту хрупкую деву, прижал к груди, погладил по голове и чудесным серебряным волосам:
— Не плачь, не плачь, госпожа. Все еще может быть хорошо, все еще можно исправить. Никто не хочет доставлять тебе мучения. Останься со мной, останься здесь, Повелитель не будет возражать, а я буду оберегать тебя.
Март жалел ее; она не ошиблась, атан, в самом деле, был добр, хотя и повторял Темные и жестокие слова за своим господином… И, возможно, ему можно было помочь. Только едва ли у нее было на то время… И помочь товарищам Линаэвэн тоже пока не могла; и ей самой нужно было думать, как выстоять против Саурона, против его силы и его коварства…
— Как мне согласиться служить Саурону, что убивает и мучает моих родичей и несет Тьму? Хотя ты и добрый человек, и мы могли бы разговаривать… И я, и другие пленники не остались бы без пищи, — тихо говорила Линаэвэн, утирая слезы. Никогда до того она не сомневалась в своем решении отказаться от «гостей» сильнее, чем сейчас. Она сказала Саурону, что будет готовить лишь однажды, но это не было обещанием (как не давал никто из них обещания стать гостем), она могла изменить его. — Скажу ли я, что останусь здесь, в "гостях" или нет, меня все равно будут пытать, как и моих товарищей: за то, что мы из Наркосторондо. Чтобы мы рассказали, как проникнуть в наш город и погубить его, чтобы наши друзья и родные были убиты или замучены. А мы не скажем этого по своей воле. Не знаю, можешь ли ты понять это желание защитить тех, кто дорог? А защищать от нас Дортонион и остальной мир не нужно: мы же не губим, не разрушаем его, но любим и стараемся беречь и украшать. Так что мы все будем убиты и замучены здесь по воле твоего господина…
Примечания.
*(1) «Серые анналы»:
«Слухи о деяниях Барахира и его двенадцати воинов широко распространились, и поднимали дух тех, кто был в рабстве у Моринготто».
Очевидно, в первые годы после Охта Вэрканаро (Дагор Браголлах) в Норэтанионе (Дортонионе) оставались те, кто мог распространять слухи. Однако позже (через шесть — десять лет после Вэрканаро) стало иначе: