Птичка в клетке

28. Первая ласточка

Утром Март зашел к тэлэрэ лишь на минуту. Сказать, что, как он слышал, Линаэвэн вряд ли спала ночью, и потому пусть отдохнет сейчас, днем, и на кухню не идет.

Эльдэ была слишком потрясена тем, что делали с Нэльдором и слишком погружена в то, чтобы говорить с ним, перевязывать, поить водой, стараться снять боль по мере сил, ведь она и не была целителем. Нолдо стало лучше… а потом слишком скоро настало утро, юношу увели, и она вновь плакала. И только когда пришел Март, дева осознала: Нэльдор все же получил отдых. Пусть только до рассвета… А Март — ни слова не сказал за нее во время разговора с Сауроном; но ведь он видел Нэльдора, он говорил, что пошел бы на все, кроме предательства, чтобы защитить своего товарища от пыток… И ничего не сделал для Нэльдора (тэлэрэ не помнила, что Нэльдор — не товарищ Марта; и не воспринимала за помощь то, что Март говорил с нею, пытаясь убедить деву защитить кого-то из ее друзей).

— Спасибо, мне действительно нужен отдых, — ответила Линаэвэн вслух. — Скажи, это ты попросил за Нэльдора? — какие бы речи ни вел Март, если его поступки были добры, то он только показался тэлэрэ ожесточившимся…

— Нет, я не просил, — ответил Март. — Это было незачем. Я спросил Повелителя, сделает ли он что-то для тебя, и Повелитель сказал, что, разумеется, да.

На этом они расстались.

***

Линаэвэн отдыхала в комнате, но не могла видеть Вэрйанэра или говорить с Мартом, хотя осталась здесь, чтобы убеждать атана. Впрочем, за время их бесед беоринг изменился только к худшему. Измученная эльдэ сама не заметила, как заснула.

Через какое-то время Март снова осторожно постучал в комнату Линаэвэн. Не услышав ответа, он тихо вошел и оставил на столе завтрак.

То же повторилось и в обед.

***

А к Нэльдору ранним утром пришел Эвег. Но умаиа был хмур и не превращал лечение в пытку, хотя и легким оно не было: целитель действовал жестоко, эффективно, четко и расчетливо, но без желания мучить. Его действия все еще несли боль, но меньшую, чем раньше. В конце концов Эвегу надоело, что эльф дергается и мешает работать, и целитель коротким движением усыпил Нэльдора.

Пока нолдо оставался в сознании, он недоумевал, отчего умаиа-целитель вдруг стал менее жесток. И вовсе не понимал, почему ему была дана встреча с Линаэвэн; ее забота принесла радость и покой, сменив нескончаемый ужас. Нэльдор мало говорил этой ночью, только главное — слишком трудно и больно это было (он охрип от криков, а если бы не целитель, давно лишился бы голоса). Но несколько часов к ряду с ним была только Линаэвэн и не было умаиар, он лежал на постели, можно было попросить воды одним взглядом, лечение не причиняло боли (в Наркосторондо ему никогда не пришло бы в голову, что целитель может быть палачом), и не нужно было держаться. Нэльдор с удивлением понял, что не спросил — почему эта ночь стала возможной, а сейчас… не палача же спрашивать. Сейчас снова нужно было держаться и готовиться к худшему.

***

Утро Вэрйанэра началось с прихода Фуинора.

— Повелитель просил извиниться: он занят и не может завтракать с тобой, — сообщил умаиа. — Но он постарается освободиться к обеду.

Волк и правда был занят — нужно было уделять свое личное внимание строящейся дороге. Впрочем, к обеду он также не освободился.

***

Время до обеда прошло для эльфов без происшествий, зато после обеда сутки отдыха, назначенные Ларкаталу, истекли. Его вновь привязали к креслу, а перед ним вновь поставили уже подлеченных Ароквэна и Химйамакиля.

Химйамакиля усадили в грубое кресло, накрепко привязав, а его левую кисть вновь уложили в открытый пальцедробительный механизм.

Ароквэна закрепили напротив в раме. Только его скованные и поднятые руки удерживали от падения систему блоков — когда тяжесть груза станет неподъемной, и лорд Наркосторондо опустит руки, пальцы Химйамакиля будут разломаны.

— Что будешь делать? — спросил Больдог. — Опустишь руки сразу и сломаешь ему пальцы быстро, или будешь держаться и переламывать их медленно?

— Выбора нет, нет и вины, — выкрикнул Ларкартал, пока ему опять не завязали рот. — Все равно что ударили бы твоей рукой против твоей воли. — Эльф пытался поддержать Ароквэна, но сам был в ужасе от того, что должно было произойти.

И что бы не говорил товарищ, Ароквэн знал, что видимость выбора все же была, и она была страшной: Химйамакиль будет покалечен, словно бы его рукой, быстро или медленно. И если он опустит руку, то пытка будет легче, но тогда… он будет участвовать в этом своей волей, своим решением. А твари наверняка скажут потом, что они не довели бы дело до конца, и прервали бы все раньше, чем пальцы Химйамакиль оказались сломаны.

В действительности Ароквэн просто надеялся, что страшного не случится, и потому утешал себя мыслями, что Темные могут прервать все в последний момент.

Услышав Ларкатала, Больдог засмеялся и завязал нолдо рот.

— Ты ошибаешься, эльф. Выбор все равно есть. Или решиться быстро сломать пальцы, или из трусости будешь мучить товарища, медленно и долго причиняя ему боль.

Ароквэн выбрал второй путь. Он из всех сил напрягался, но все равно не мог не опускать руки, и штыри медленно вращались и смещали суставы, растягивая мышцы, сухожилия, пока, наконец, с чавканьем кости не сломались.

Надежда Ароквэна, что начатое прервут, не доведут до конца, не сбылась. И теперь нолдо не мог не чувствовать себя в ответе за муку, которую испытал его товарищ. Химйамакиль старался, как мог, сдержать стоны и крики, но это было сверх его сил…

Когда кости оказались сломаны, и пытка завершилась — или прервалась — Химйамакиль запрокинул голову. Он больше не сможет держать меч. Нет, наверное, сможет. Он был левшой, но мог научиться сражаться и правой. Если только…

— Оставьте хотя бы вторую руку, — вырвалось у него.

Больдог хмыкнул. Пытка должна на этом была только начаться, но своим восклицанием Химмэгиль изменил планы Темных.

Нолдор ни о чем не спрашивали, но по привязанному Ларкаталу было ясно, что требовали что-то от него. По лицу эльфа текли слезы, но он все равно не мог прекратить мучение друзей. Ароквэн подался вперед, он готов был просить врагов за товарища, за то, чтобы это не повторяли, но все же опустил голову, сжал зубы и промолчал.

Эвег подошел к Химйамакиль и, не церемонясь, начал вправлять переломы и закреплять кости на скорую руку. В этот раз он не чувствовал никакого удовольствия от работы, только раздражение. В прошлый раз Химйамакилю удалось достать умаиа, сейчас же он не противился.

— Больше не будешь ерепениться? — усмехнулся Эвег, глядя на то, как нолдо терпеливо подставляет ему искалеченную ладонь. Жесты целителя незаметно стали мягче, а нолдо вдруг… почти перестал ощущать боль в кисти. На большее в присутствии Больдога Эвег не осмелился, но покладистых пленников он всегда поощрял. — Я приду к тебе в камеру и закончу лечение.

С этими словами целитель отступил. Химйамакиль изумленно посмотрел на Эвэга, когда тот снял боль в изломанных пальцах. Затем нахмурился, думая: конечно, он получил это за свою просьбу. Обоих пленных отвязали и одного за другим увели, каждого в отдельную тесную деревянную клеть.