Страница 49 из 52
На надписи сбоку я прочла:
«Стиральная машина блюет зубами под мостом с цветами».
Наш первый «изящный труп».
Мне стало трудно дышать.
Виктор протянул мне брошюру в чёрной плотной обложке.
Я открыла её.
Это был каталог.
С коллажами моей мамы.
Её фотография.
Название выставки. Название.
Название.
Ты — моё солнце
Я перечитала три раза, потому что буквы путались перед глазами.
Ещё там был текст.
Голоса вокруг больше не существовали.
Прошлое всегда нас находит.
Моё прошлое настигло меня декабрьским вечером.
Это было злое прошлое, вроде тех, что разрушают и погружают во мрак всё вокруг.
Крах моей души.
Я думала, что никогда не найду прощения, однако нужные слова вытянули меня из этой трясины.
Этими словами оказались «изящные трупы». Их заклинательная сила, их богатство, их щедрое изобилие, их завораживающий подтекст, их чудовищность и содержательная лёгкость указали мне путь.
Оми стали светом в конце тоннеля, возрождением, избавлением. Искуплением.
Тысячу раз благодарю Дебору, Джамаля и Виктора, моих блестящих авторов.
Перед вами их вселенная.
Я посвящаю эту выставку моей дочери, моему солнцу.
Анна Кармин-Дантес
На моё плечо легла чья-то рука.
Я обернулась и увидела маму в её великолепном платье.
— Я… Это…
Тушь уже добралась до подбородка. Элоиза протянула мне платок.
— Мне нужно многое тебе рассказать, — произнесла мама. — Поужинаем после в ресторане?
— Э-э-э…
— Только если ты не хочешь заказать пиццу.
— Голосую за пиццу.
Мы переглянулись.
Первый раз в жизни я прочитала любовь в её взгляде.
Истинную любовь.
Одна из работниц галереи, та, что постарше и с идеальным хвостиком, возникла из ниоткуда рядом с мамой.
— Анна, я хотела бы тебя познакомить с одним русским коллекционером. Он занимается переводами Жака Превера и очень впечатлён твоей работой.
Мама пожала мне руку и спешно удалилась. Элоиза, Джамаль и Виктор сгрудились вокруг — моя стена, мой буёк в этом море жизни.
Я схватила бокал шампанского.
Мы прогуливались, переключаясь с одного произведения на другое. В этих картинах я разгадала последние шесть месяцев своей жизни.
«Куница с глазами вороны проглатывает солнце, чтобы родить стулья».
Я узнала некоторые ступни и рты, вывалившиеся из чемодана моей мамы, — вот они, под лаком и стеклом. А раньше выглядели так пугающе.
Сегодня они живут среди пальм, принадлежат целому миру, где химеры блюют галактиками.
«Буря трубами звенит звоном потерянных роз и надевает купальный костюм, чтобы воспеть мёртвых птиц».
Мы склонились в нетерпении рассмотреть каждую деталь, заметить кое-где соломенную шляпку с подсолнухом, где-то стоящий на коленях скелет перед женщиной-стволом.
— Ой! Смотрите! — воскликнул Джамаль, показывая на верхний угол картины. — Тут паук!
Я улыбнулась.
— И лабрадор! — добавил Виктор.
Я повернулась к нему.
— Это не ТОТ лабрадор…
— Нет, но тут только у тебя есть его фотография.
Колокольчик, овечка, гора, волосы, бант, лёгкие, доски, хижина, цветы — и ещё, ещё.
«Овечка моего страха злится на альпийские горы».
— А, это было в тот день, когда Гертруда полиняла, помните?
Все втроём мы глупо захихикали.
Следующая картина была в жёлтых и синих тонах, вся в зелёных царапинах, словно фрактал: много мелких вырезок смешались, чтобы создать одно большое изображение, которое, в свою очередь, занимало место в созвездии, сплеталось и принадлежало уже другой композиции.
«Парк из рук блестит на солнце, стены приходят, а ели ворчат на золото времён».
— Это день, когда Дебора распевала караоке со статуей Лейлы, ну той, которой много веков, — прокомментировал Виктор.
«Прожорливое и отважное море поднимает платье несчастий и закатывает угольные глаза подоске из одеяний».
— А вот этого я не помню.
— Конечно, помнишь, это когда мы пытались испечь лимонный пирог, а в итоге сожгли полотенце!
— Похоже, у вас довольно опасные вечеринки, — заметила Элоиза. — Как-нибудь пригласите?
Мне понравились морские звёзды, олень, которого пожирал медведь из деревянных пуговиц, искры повсюду и море, ощетинившееся мусорными баками, пакетами, бриллиантами, бутылками, жемчужинами, билетами и серебряными монетками.
— Вы меня пугаете.
Джамаль протянул мне очередной бокал. Я прижала к себе брошюру с описанием выставки. Всё это стоило шести месяцев ожидания, провалов и бездны.
«Где танцуют морские ежи, когда они любят друг друга?»
Этот коллаж был выдержан в оттенках чёрного и насыщенного красного: глаза, тени, тела, уголь, минералы, копья, щиты, а посередине — взрыв света.
— Это тот день, когда Виктор пытался станцевать хип-хоп, а потом пришлось ему греть подушку, набитую гречкой, чтобы он снова смог ходить!
Я рассмеялась.
«Моя голодная рука думает о маках Жаклин, море зеленеет в своём лоне».
— Озабоченные! — проворчала Элоиза.
— Джамаль нам так и не рассказал, кто такая Жаклин! — хохотала я.
— Да никто! Просто имя такое пришло в голову!
— Не выдумывай. Никому не приходит в голову имя Жаклин просто так. Ты грязный извращенец, и точка. Я всё расскажу Гертруде.
Я наблюдала за людьми, которые бесстыдно хватали закуски с подносов: они ели, глотали, но кто-то всё-таки смотрел на работы. Некоторые ими восхищались.
Мама расцвела. Всё потому, что она творила и у неё появилась цель. Сегодня она улыбалась — она, которая не любит людей, — и прыжком уверенно погружалась в этот галерейный бассейн. Она несла себя.
Я искала её. Она подошла к другой работнице галереи, брюнетке, которая думала, что мама уборщица. На всех парах я пронеслась между поглотителями закусок и молниеносно перехватила её:
— Мама!
— Да?
— Хочешь, я позвоню папе?
Она недоумённо уставилась на меня, удивившись такому предложению.
— Ему будет полезно узнать, понять. Так сказать, получить ответы, ему станет легче, — затараторила я от страха, что она меня перебьёт.
Брюнетка подошла к нам.
— Анна!
— Минуту!
Затем мама прошептала тихо-тихо мне на ухо: — Позвони ему. И пригласи поужинать вместе.
Джамаль, Виктор и Элоиза ушли через сорок пять минут.
У меня даже живот скрутило при виде удаляющейся троицы.
Виктор ускользнул сквозь пальцы.
Такова жизнь.
Я проиграла.
Я чувствовала себя мешком цемента, брошенным на асфальт.
Нет, я — солнце.
Я тоже хочу сиять.
Папа уже пробирался через толпу.
Я обняла его.
Он не произнёс ни слова.
Просто остолбенел, пока я его таскала от одной картины к другой, стараясь избегать мамы.
Официант в белой форме протянул ему бокал шампанского, но папа отказался.
Он спасся бегством.
Я последовала его примеру.
Мы ждали маму в ближайшем кафе.
Папа побледнел. Можно было подумать, ему только что сообщили, что он последний человек на Земле.
— С каких пор она делает коллажи?
— Понятия не имею.
Он уронил лоб на ладонь, опершись локтем о столик отменного бара, в котором мы приземлились.
— Как стыдно… Какой я ужасный муж.
— Мама такая загадочная не по твоей вине.
Он сделал глоток пива и вытер лоб платком — мой лорд.
— Может, и нет… А может, и да. Мне же нужно кому-то пожаловаться. Если никто не слушает, можно надолго замолчать.
Пиво было восхитительное: горькое и прохладное.
Папа взял каталог, прочёл текст и поджал губы, листая брошюру.
— Эти картины похожи на неё. Измученные, светящиеся, насыщенные, потрясающие. Они и есть твоя мама.
Так мы и сидели, не говоря больше ни слова.