Я — твоё солнце

Я погрузилась в эту особенную атмосферу ночного Парижа с его элегантными прохожими, шёлковыми декольте, слишком белыми улыбками, стильными банкетками, на которых томно откровенничают посетители, пуская путаный мерзкий дым сигар сквозь бамбуковые перегородки террас.

Прислонившись к мягкой спинке стула, я забылась.

Мама вошла в кафе в десять минут одиннадцатого.

— Простите.

Папа подскочил и неловким движением руки опрокинул бокал, из которого тут же полилось пиво.

— Блин!

— А я и не знала, что опрокидывать стаканы — это теперь семейный вид спорта, — заметила я и воспользовалась моментом, чтобы рассказать маме о падении моего смуэи в другом ресторане. Заполнять пустоту. Увиливать. Нельзя сразу переходить к главной теме.

— Может, пойдём домой? — спросила она.

— Наверное, мне лучше не стоит, — выдавил из себя папа.

Он предпочитает нейтральную территорию. Мама села рядом.

Она заказала пиво и откинулась на обитую бархатом спинку стула. Рядом со мной. Напротив папы.

Она рассматривала его и улыбалась.

Мои родители.

Которые никогда больше не будут жить вместе.

— Когда мы с тобой познакомились, я училась на первом курсе филологического.

Мама бросилась сразу с места в карьер.

Я вцепилась в свой бокал, как в мачту.

Папа кивнул.

— Но кое-чего ты обо мне не знал. До этого я уже отучилась год на факультете изящных искусств.

Папа замер.

Двадцать три года совместной жизни были пропитаны тайнами.

— Я неплохо рисовала, даже выработался какой-то стиль. Но больше всего я всегда любила коллажи. Как у Превера. И у меня неплохо получалось.

Могу ей поверить.

Мама говорила тихо, голос её звучал ниже, чем обычно. Она была спокойна.

И откровенна.

— Я могла проводить за одним коллажем дни и ночи: вырезать разные формы, замечать их, комбинировать, собирать вместе. Я встречалась с коллекционерами и бегала по галереям, чтобы посмотреть на работы Превера. На старую школу. Атмосфера на факультете была одновременно приятная и пагубная. Я не чувствовала себя на своём месте, казалось, мало таланта. Но я была до безумия влюблена в одного парня. Ивана.

Папа её не перебивал.

— Время шло, мои коллажи обретали форму, как и мой стиль. Занятия казались всё более и более интересными, и, может быть, я бы и продолжила свой путь, вся моя жизнь сложилась бы иначе, я была бы другой Анной. И никогда бы не встретила тебя, Поль. Только иногда жизнь сама всё расставляет по местам, хотим мы того или нет. И вот весной я забеременела.

Ну конечно.

Теперь мама говорила совсем тихо.

Чтобы сберечь свою тайну.

Свой крошечный призрак.

— Я сомневалась, однако Иван не любил меня. Он был беззаботным и легкомысленным сердцеедом. И я растерялась. Одна. В такой ситуации. В итоге я сделала аборт.

Она беззвучно плакала, даже не всхлипывая.

Глаза моего отца тоже блестели от слёз, полных нежности и потрясения.

Он не лгал: в папе больше не было той любви. Однако связь между ними существовала, я в этом уверена. Он любил её, но по-другому, и я мгновенно успокоилась: он всегда её поддержит.

— Больше на факультет изящных искусств я не возвращалась. Всё мне казалось жалким. Родители ничего не знали, я просто сказала им, что страдаю от несчастной любви, и переехала. Мне хотелось всё стереть, начать сначала. И даже почти удалось. — Она вытерла нос. — Но каждый год весной я должна была бежать — бежать, чтобы прийти в себя. Убаюкать это прошлое и смириться с ним.

Мы сидели, закрывшись в интимной атмосфере бара.

— Меня разъедало изнутри. До тех пор, пока ты не ушёл, Поль. Пока не пришлось встретиться с собой лицом к лицу. Пока я не нырнула глубоко, не коснулась смерти. А потом я поняла, что у меня есть Дебора. Новая жизнь не сотрёт прошлое, но может продолжить его. И это идеальное продолжение. Столько времени на это потребовалось! — Она глубоко вздохнула с присвистом: — Я хотела попросить прощения.

Отец схватил за руки её и меня. Я стиснула мамину ладонь.

Мы — семья. Разбитая, чудная, но семья.

Тайна раскрыта.

Мама провела часть своей жизни в ящике, запертом на пять оборотов.

Замок начал ржаветь, когда в конце августа она по воле странного случая столкнулась с Ириной, владелицей галереи «Левиафан», бывшей студенткой факультета изящных искусств. Ирина и её тугой хвостик узнали маму. Они перекинулись парой слов, договорились выпить кофе. Ирина хотела узнать, почему мама так внезапно исчезла. И мама поведала, несколько романтизируя.

И когда Ирина спросила, продолжает ли она клеить свои восхитительные коллажи, мама ответила «да», но сказала, что не выставляет их, а делает для себя, ради удовольствия.

Маленькая ложь — признак инстинкта самосохранения.

С несколько нетактичным энтузиазмом и фанатизмом Ирина заказала маме работу.

Вернувшись домой, мама записала номер Ирины и вывесила его на зеркале в прихожей.

«Чтобы набраться смелости».

Чтобы вскрыть нарыв и приняться за дело.

Я могла бы и догадаться. Путешествия, открытки с рисунками, вёрстка… Она всё время ходила вокруг да около, не осмеливаясь бороться, но этим всё было сказано.

Прошло три месяца, и маму буквально парализовало.

Она продолжала писать номер на листочках и развешивала их.

Она просто не могла.

Чувство вины целиком поглотило её.

А уход отца лишь ускорил катастрофу.

Папа плакал. Просил прощения.

Мама тоже извинялась снова и снова.

Мы перецеловали друг друга на тротуаре улицы дю Бак, которая превратилась в островок хромой любви.

А потом отец ушёл, освободившись от этого груза.

Я вернулась домой с мамой.

— И что теперь? — спросила я её по дороге. — Твои коллажи, конечно, очень красивые, но сможешь ли ты этим зарабатывать на жизнь?

— Вряд ли. Но я посещала занятия в больнице, записалась на курсы арт-терапии. Коллаж — маргинальная техника, всё из-за компьютеров. Но складывать, склеивать и создавать формы, рождать из бумаги монстров или божественных существ очень затягивает. Уверена, что я смогу помочь многим людям.

— А что насчёт мозаики и мандалы?

— Та же история.

Наконец-то мама нашла своё место.

Глава тридцатая

Для начала Деборе нужно сдать выпускные экзамены

Две недели спустя я переступила порог незнакомого лицея. Ладони были мокрые, как дремучий лес после месяца дождей.

Я стояла у стены.

Первый экзамен — философия.

Я так переживала, что выключила телефон раньше положенного часа и пряталась в туалете до последнего момента. Если вдруг встречусь с Виктором — точно отвлекусь и всё завалю. Сама мысль о том, что он совсем рядом, — пытка.

На обмякших, словно пюре, ногах я добрела до своего класса.

Отыскала свою парту.

Положила вещи.

Села.

Вытерла подмышки бумажным платком.

Мой сосед заметил это и отодвинулся на несколько сантиметров — будто поту меня заразный.

Увидев задание, я поперхнулась и чуть не задохнулась.

Вы серьёзно?

«Нужно ли человеку искусство?»

Я три раза перечитала вопрос, чтобы убедиться, однако с первого раза все было понятно.

Не хочу загадывать, но, похоже, теорема непрухи отступила.

Несколько недель я бродила этими туманными тропинками, где царит адреналин.

Я часами горбилась над своими записями, мозг закипал, все мышцы сводило, я объедалась шоколадом и проводила по пять часов под душем, чтобы прийти в себя.

После каждого экзамена я тут же сбегала домой.

Чтобы оставаться в этом состоянии.

Обменялась парой сообщений с Джамалем. Он мне очень помог: таскался в лицей с Виктором, оставив мне свободу перемещений в стиле отшельника.

Элоиза набрасывается на ответы после каждого экзамена.

А я нет.

Слишком страшно.