Я — твоё солнце

Я почти закончила рассказ, когда появился отец.

Он еле дышал, видимо, бежал.

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного не в себе.

Держась ровно и с достоинством перед мадам Шмино, он с вызовом спросил:

— Что за девица осмелилась влепить пощёчину моей дочери? Она в курсе, что я могу подать в суд за избиение и нанесение телесных повреждений?

Прежде чем мадам Шмино раскрыла рот, я схватила его за локоть:

— Да, и её отец — адвокат. Так что плевать. Пойдём отсюда.

Отец тут же сдулся, и я попрощалась с мадам Шмино. Она протянула мне руку и сказала:

— Ни пуха на экзаменах. Я в вас верю.

Буду скучать по её сморщенному декольте.

Я захватила сумку и вышла на свежий воздух.

Год окончен.

— Хочешь вернуться домой?

— Да, я не прочь принять душ.

— Надо бы отвезти тебя в травмпункт. А вообще они должны были вызвать скорую.

— Да не-е-е, это же просто шишка.

— Не вижу логики.

— Злодей высказался, выплеснул всю злость — ничего страшного… Понимаешь? Если я начну блевать сегодня ночью или вдруг станет больно смотреть на свет, возможно, в черепе трещина.

Папе было совсем не смешно.

— Я шучу, папа, говорю же, всё нормально.

Мы перешли бульвар. Ворота Питомника скрипнули, и краем глаза я заметила Таню рядом с загорелым мужчиной в костюме. Наверное, её отец. Своего я тащила за собой так быстро, насколько позволяла больная голова — не хватало мне только ещё одного скандала в этой череде провалов.

Плевать на пощёчину и шишку.

Я сидела у Виктора на коленях, видела его рот наоборот.

А через три часа мы снова встретимся.

В шесть вечера я уже была готова.

И очень волновалась.

Папа спустился со мной по лестнице — он возвращался к себе.

— Есть планы на вечер? — спросила я его как бы между прочим.

— Нет, а что?

— Держи телефон под рукой на случай, если вдруг мне понадобится связаться с тобой, ладно?

— Обещаю, — ответил он самым серьёзным тоном.

Лишь бы с мамой всё было хорошо. Надеюсь, она не спятила, пока я ничего не замечала: уж очень меня пугало воскрешение «Левиафана» в нашей истории.

Элоиза ждала внизу. Увидев моего отца, она чуть не вскрикнула, но быстро взяла себя в руки и поздоровалась, хлопая ресницами.

Я объяснила ей, почему нам придётся идти медленно.

Поцеловав отца, я пожелала ему хорошего вечера и отправилась в галерею.

Мы решили пойти пешком. Я подробно описала нашу битву титана с размалёванной психичкой.

Элоиза буквально вибрировала от эмоций — хлеще, чем на финальном матче чемпионата мира. «Нет! ДА ЛАДНО?! СЕРЬЁЗНО?!» Высокий тип в плаще даже уступил нам дорогу.

— Ты не станешь подавать в суд?

— А зачем? Ты же знаешь песню Брассенса? «Если ты дурак, то это навсегда…» Я согласна с этим. По крайней мере, в отношении Тани Лувиан.

Элоиза рассмеялась, а на меня наконец-то подействовал парацетамол. Шишка пряталась за волосами.

Вечер намечался серый и душный, я вспотела. Надеюсь, макияж не потечёт бесформенными реками. Однако я радовалась, что надела лёгкое платье — да, я была в платье.

Прытким шагом — ну, насколько это было возможно — мы перешли Сену.

— Можем нанять амбалов, чтобы набили ей рожу, — предложила Элоиза.

— Ты смотришь слишком много американских фильмов про качков. Таня в прошлом. Она поступит в какую-нибудь престижную коммерческую школу, превратится из личинки овцы во взрослую овцу, пойдёт по головам, чтобы преуспеть в жизни, найдёт идеальный баланс между костюмами, каблуками, укладками и бриллиантами, а потом выйдет замуж за высокомерного педанта, который будет выдавать себя за восьмое чудо света только потому, что разбогател и разжился детишками, чьи волосы вымазаны гелем. А потом Таня умрёт, так никогда и не пожив по-настоящему. Удачи ей. Мне даже жаль её. — Ты как-то уж очень добра к этой стерве.

— Поправочка: не добра, а независима.

Элоиза молчала какое-то время. Мимо сновали туристы в шортах и соломенных шляпах, облизывая мороженое. Голуби подбирали за ними крошки, а влюблённые развешивали на мосту замки, уверенные, что их визит в столицу обязательно должен оставить след в анналах вселенной.

— Может, ты и права, — прошептала Элоиза, когда мы перешли на другой берег.

Я взглянула на неё: Элоиза осталась собой. Однако что-то в ней всё равно изменилось: она стала более вдумчивой, открытой. Взрослой.

— Как ты? — спросила я её.

— Нормально.

Она прижала мою руку к себе.

— Иногда я вспоминаю об этом. Если честно, часто. Я хочу стать лучше, постараться не разбазарить свободу, которую сама для себя выбрала.

— Ну тогда удачи, что ли.

— Я запишусь на приём к психиатру, которого посоветовала твоя мама. Прости, до сих пор не было сил признаться, — выдала она, виновато покосившись на меня.

— Насколько помню, мы не клялись говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, — успокоила я её, справившись с нахлынувшим разочарованием.

— Ты не обиделась?

— Почти нет.

Элоиза чмокнула меня.

Мы повернули на улицу, где парадом выстроились антикварные лавки и кокетливые бутики. Впереди уже поджидали Джамаль и Виктор. Они принарядились: Виктор был в пиджаке, стоял прямо, и даже борода не могла спрятать его бледное лицо. Я изо всех сил пыталась скрыть летящую походку.

— Вы готовы? — закричал Джамаль.

Надо пользоваться моментом с Виктором, запечатлеть каждую деталь: форму его глаз, их цвет под дымчатым небом, его беспечную походку, крохотные морщинки на фалангах пальцев, отблески света в бороде, его привычку морщиться, когда хочется смеяться. Через несколько часов мы расстанемся, и ничего больше не будет как раньше.

Мы повернули на Университетскую улицу. Я уже знала, где именно находится галерея «Левиафан».

Перед ней стояла кучка людей с бокалами шампанского в руках. Они громко и развязно болтали — лучше не придумаешь.

— Классно, тут выставка — воскликнула Элоиза.

Я расслышала хрустальный голосок долговязой лианы в блестящем платье, больше похожем на ножны. Её каблуки могли бы составить конкуренцию Эйфелевой башне. Лиана болтала о ветрянке своего сына, об этих «отвратительных корочках даже на яичках, больше даже смотреть на них не могу» — верх сочувствия.

Рядом с ней какой-то тип с седыми усами махом опустошил свой бокал. У него в руках тут же оказались ещё два.

Подойдя ближе, я разглядела треугольный просвет витрины, из которого лилось изобилие красок, однако толпа внутри заслоняла от меня выставленные на обозрение произведения.

Этих картин тут не было в прошлый раз.

Витрина всё росла и росла.

Мы стояли уже совсем рядом.

В галерее «Левиафан» яблоку негде было упасть, свет изливался на тротуар, играя отблесками в украшениях гостей.

Элоиза, Джамаль и Виктор умолкли.

Спиной ко мне в красном платье — том самом прекрасном и роковом платье — стояла моя мама. Она пожимала всем руки и позировала для фотографий.

Глава двадцать девятая

Дебора узнаёт, что на самом деле упрощает жизнь

Джамаль и Виктор впихнули меня в галерею.

Нам пришлось лавировать в толпе: болтовня оглушала, бокалы звенели, разговоры перетекали один в другой — у меня голова шла кругом.

Джамаль поддел меня локтем и показал на стену слева.

Огромная картина.

Квадратная.

Я уже и сама догадалась, но правда мне казалась настолько нереальной, что я всё равно прищуривалась, проверяла.

На картине был изображён мост, собранный из десятков, сотен разных деталей: цветов, солнц, птиц, ртов, насекомых, дверей, зеркал, чайников, шкафов, велосипедов, камней, лисицы, перьев, гусеницы, тарелок, листьев, кресел, скрипок, кукол, кошек, черепов и стиральной машины.

Вырезки.

Мама сделала из них коллаж — восхитительный коллаж.

Я подошла ближе, и детали ожили: в картине скрывались тысячи тональностей, намёков, невообразимых предметов и удивительных находок.