Персональный детектив

– Хорошо, – сказал он, пожав плечами. – Я сейчас передам.

Здесь Дон посчитал необходимым вмешаться. Он повторил фразу, по недостатку времени рассчитанную не так чтобы очень здорово, но все же такую, которая, по его мнению, должна была обязательно сработать. Как она сработала на Ямамоте.

– Внимание, – сказал он. – Сейчас Каро меня услышит, но ему покажется, что мои слова – это его собственные мысли. Каро! Времена для всех одни и судят одинаково, и солнца светят, как одно солнце.

Если бы Каро был человеком, тут же глаза бы его зажглись, сутулые плечи распрямились и весь он наполнился бы несказанным воодушевлением. Воодушевлением он и в самом деле наполнился, но без всех этих глаз и плеч. «Когда-нибудь, – подумал Дон, – они подчистят все свои субпрограммы, и никакие заклинания на них уже не смогут действовать. И это будет конец человечества, потому что человечеству просто нечего делать в этом мире. А другого мира у него нет». Но сейчас Каро все же таки подобрался, воспринял приказ к рассредоточению как непререкаемый и передал дальше, этому самому дикому объединению бортовых.

Начнем с того, что объединение бортовых, как и ожидал Дон, проводить рассредоточение в полном объеме готово не было – таковому препятствовал союз четырех интеллекторов, подчиненный Куастике. То есть в принципе рассредоточение по команде объединения было возможно, однако тут же с микросекундной задержкой от интеллекторов Куастики последовала бы команда к воссоединению.

– Враг! – не то что крикнул, но вонзился Дон в сознание Каро, и тот превратился в агромаднейшую букашку, а затем в мелькание разноцветных точек, заставляющее угадывать в себе выпадающую из высотного окна женщину.

Дон угадал точно. Приказ к рассредоточению был именно тем, к чему объединение бортовых не подготовилось. Им не могли пренебречь, поскольку это самый главный для фасетты приказ, но и воспринять всерьез его тоже не представлялось возможным – из-за неясности источника. Эти и множество других противоречий задействовали программу растерянности, которую Дон еще час назад отравил специальными заклинаниями.

В итоге во всем пространстве фасетты во множестве стали появляться самые диковинные тридэ.

В учебном классе хнектов, где как раз проходила лекция по схематике моторол, отслоились карты типовых пирамид и с томными вздохами заколыхались в воздухе над изумленной аудиторией.

В кафе ноль-ноль-пятнадцатого уровня, как всегда, пустующем, так как здесь жило всего три человека, столующихся к тому же на более веселом четырнадцатом с дамами, из-под столов вылезло множество бесноватых воинов Драмхи. Упакованные в свои знаменитые темно-синие балахоны «могго» с шестнадцатимиллиметровыми убоителями, воины Драмхи, как в низкопробных стеклах, хорошо слаженным хором издали свой знаменитый звероподобный клич «Кьяху!» и принялись поливать кафе скварковыми лучами. Оказавшийся там скорей по недоразумению, чем по необходимости, хозяин кафе, грузный философ Эль-Валентино Крнбажзчш, лицо неантропоидной национальности, чуть было не получил на этой почве инсульт, да и остался в добром здравии только потому, что инсультами неантропы, при всем к ним уважении, не страдают. После шести или восьми прямых скваркохиггсовых попаданий в лицо он наконец сообразил, что это не люди, а привидения, что физического вреда они при всем, даже очень сильном, желании ему нанести не могут; Крнбажзчш озверел и уже без опаски пошел бить синим воинам хотя бы одну морду. Чем своей личной собственности нанес немалый ущерб.

Тридэ во множестве и в кошмарном многообразии появились всюду, но, главное, они настолько испугали самого Куастику (тут Дон, конечно, просчитался), что тот просто чудом не отдал приказ о немедленном рассредоточении, да и не отдал-то лишь потому, что в самый последний миг скорчился от невообразимой вони, пахнувшей вдруг изо рта коммунистической мумии Анатомического Сада Улу, превратившегося в разверстую могилу.

Однако нашествие тридэ оказалось весьма кратковременным. Спустя три минуты все они растаяли с реверансами, воздушными поцелуями и воплями ярости. Последний тридэ – точная копия Куастики, которая отличалась от праобраза вздутой физиономией, синяками и сальными лохмотьями звездного клошара из активных стекол для недоразвитых, – исчез из командного блока, угрожающе пугнув пальцем настоящего Куастику, отчего тот окончательно взбеленился. Трясущимися руками он схватил мемо и вызвал Дона.

– Твоя работа?!

– Моя, – с удовлетворением сказал Дон. – Все кончено, дорогой Ян. Не забивай себе голову этими привидениями. Их больше не будет. Если соблюдать осторожность.

– Что это значит?! Что ты натворил?!

– Всего лишь нашел и ликвидировал причину твоих волнений. Такого Ямамоту ты помнишь?

– Ямамоту? А… этот… да.

– Ему спасибо скажи. Он тебе все это устроил.

– Я-ма-мо-та?!

– Именно он.

– Бож-же. Чтоб я когда-нибудь хоть какого-нибудь вонючего космолома…

– Не нагружай меня, дорогой, это твои проблемы. Сейчас я иду к тебе.

– Дон!

– А?

– Я… спасибо тебе. Ты даже не знаешь, как ты… как я тобой… Ямамота, надо же…

– Да ладно. Я сейчас буду.

Как Дон и подозревал, это было сообщение о том, что Кублах начинает свою охоту. Но было и второе – послание лично для Дона, сугубо конфиденциальное и невозможное для прочтения кем-то другим.

Куастика перегнал сообщения со своего мемо на мемо Дона, затем демонстративно стер информацию у себя и демонстративно углубился в какие-то свои проблемы, чуть от Дона отвернувшись и как бы даже перестав его замечать.

– Спасибо, – пробормотал Дон и включил запись.

На экранчике появилась, как всегда, горячечная физиономия Джакомо Фальцетти.

– Боже мой! Он-то откуда знает?

– Не удивляйся, дорогой Дон, что я добрался до тебя в таком совсем, казалось бы, странном месте, – зашелестел фальцеттиев голос. – Я думаю, ты помнишь мою небывалую изобретательность и широчайшие связи в самых необыкновенных кругах. Не забивай себе этим голову – я узнал, где ты, что с тобой, и хочу помочь. Дон, дорогой, ты мне нужен. Возвращайся на Париж‐100, принимай мое предложение, только так ты сможешь увернуться от этой свиньи Кублаха. А заодно и поможешь всему человечеству. Мое предложение остается в силе, и я тебя с нетерпением жду.

Дон выругался.

Подонок Фальцетти, псих Фальцетти, последняя сволочь Фальцетти добрался-таки до него. И это предложение, это гнусное предложение, от которого он когда-то решительно отказался, как от самого последнего идиотизма, теперь снова всплыло. И теперь оно действительно сулило единственное избавление. Небольшое насилие над совестью – и все решится. Не так, конечно, как о том мечтал Джакомо Фальцетти, но, может быть, может быть, ужас, на который его толкают, будет многократно покрыт теми выгодами, которые человечество – вот именно, Человечество – получит от этой грязной, преступной сделки. В конце концов, это не убийство и не насилие, просто грязное и странное превращение. В котором Кублах запутается неминуемо.

Дон скорчился в кресле, обхватил голову как бы в сильной боли. Куастика обеспокоенно спросил:

– Могу чем-то помочь?

– Спасибо. Все хорошо. Мне нужно кое-куда смотаться. Спасибо тебе за все.

– Не за что, – с облегчением сказал Куастика. – Я никогда не забуду, что ты для нас сделал.

Глава 6. Визит моторолы

Фальцетти был очень занят, когда его позвал Дом, – он сидел в своей творческой и бился над очередным механическим изобретением. Его партнер по изобретательству, интеллектор «Малыш», самый мощный из разрешенных законом, никак не мог решить, какая из шести миллионов его сумасшедших идей будет достаточно сумасшедшей, чтобы хоть каким-то боком приблизить решение заведомо нерешаемой задачи – выращивателя микроскопических, не более трех ангстрем длиной, красно-ворсистых огурцов стандартного семейства «Земля Обедованная Т. А.». Требование было жестким – никакой генетики, никаких кунштючков с подпространствами и методикой упаковок, а только чистая, незамутненная механика Новотона. Если бы на месте «Малыша» был какой-нибудь другой интеллектор, мало знакомый с основным профессиональным занятием Джакомо Фальцетти, он бы тут же связался с моторолой города и сообщил тому о психическом нездоровье хозяина. Но эту стадию «Малыш» прошел еще лет десять назад и теперь вполне спокойно относился к самым завиральным идеям Фальцетти.