Беломорье

— Подсчитывайте прибыль в своем кармане, а не в нашем!.. — Этот выкрик был опрометчив, и главноуправляющий мгновенно поправился — На прибыли покупается новое оборудование, оно облегчит труд и повысит выработку рабочих… Сколько прибыли — вы знаете… А сколько стоит реконструкция — этого вы не знаете!

Агафелов встал. Властным жестом раздвинув стоящих перед ним рабочих, он вышел в коридор и спустился по лестнице. Шубу и шапку, с которыми опрометью выбежал вслед за ним конторщик, он надел уже по дороге к дому управляющего.

К вечеру рабочим сообщили: главноуправляющий еще не сговорился с хозяевами, поэтому разговор назначается на воскресенье, после обедни, у здания конторы.

На следующее утро по заводу поползли слухи, что Агафелов подкупил кое-кого из рабочих, чтобы вызвать народ на ссору с хозяевами. Потом посыльный, как видели многие, бегал на почту, относил телеграмму губернатору о фрахте ледокола и двух пароходов для перевозки людей в Сороку. Из Кеми прибыл уездный землемер и на заводской земле установил столбы с надписью: «Земля братьев Беляевых», словно напоминая, что собственные домишки кадровых рабочих стоят на земле заводчиков. На тройке вороных по заводскому поселку прокатил кемский исправник. Он заходил в заводские бараки, мельком осмотрел их, уточнил, где сколько человек живет, и вслух прикидывал: можно ли сюда поселить вдвое больше людей. Потом привезли откуда-то круги колючей проволоки, и около них долго мельтешили полицейские. Протянули телефонный провод от конторы к Сороке. Кто-то слышал, что из Питера в Архангельск уже направлен полк семеновцев, проливших кровь московских рабочих в декабре 1905 года… Вечером двое полицейских поволокли кого-то в Сороку, но кого именно — никто не разобрал. Ходили слухи, что ночью предполагаются аресты.

А жена конторщика, встретив у колодца несколько жен рабочих, сообщила украдкой узнанные новости: «Из Петербурга пришло решение Беляевых: если не будет достигнуто соглашение с рабочими, то заводскую молодежь отдадут в солдаты, а семейных отправят в Сибирь, на поселение, в такие места, где даже картошка не растет». Полученные новости жены, конечно, не утаили от мужей.

Конторский посыльный обегал весь поселок, предупреждая, что ночью выходить на улицу нельзя, иначе стражники будут стрелять. Действительно, в глухом мраке январской ночи нет-нет да и бухали выстрелы. В бараках, расположенных вблизи конторы, были слышны удары топоров, и кое-кто из наиболее робких решил, что ставят виселицы.

Утром выяснилось, что за ночь у дома конторы сооружены не виселицы, а высокий помост со ступеньками и перилами. В контору не впускали не только рабочих, но даже служащих. Было похоже, что там на самом деле разместили солдат.

Когда у здания конторы столпилось все население заводского поселка, из села на завод вышел крестный ход с хоругвями; на священнике и дьяконе поверх шуб блестели праздничные ризы. Отслужили длительный молебен, и священник окропил толпу освященной водой. Затем из конторы вышел протопоп из Кеми. Он поднялся на помост и, держа крест в руках, долго скорбел, что нарушился мир «в сем доме честном», что дьявол воцарился в семье тружеников и хочет, чтобы «вдовы стали наги, а чада сиры». Протопоп молил творца всего земного «просветить души помраченные и восстановить среди них мир, тишину и спокойствие». Речь пастыря была кроткая и скорбная. Некоторые женщины даже всплакнули, но из группы мужчин слышались выкрики:

— Не на молебны да панихиды созвали! О деле говорить надо!

Но все шло хорошо — по заранее выработанному плану. После проповеди из конторы принесли и расставили перед трибуной три столика. Из здания вышел Агафелов, за ним — заметно подряхлевший за эти дни управляющий со свернутыми в трубку бумагами. Появился и кемский исправник, щеголяя николаевской шинелью с бобровым воротником. Обогнав их, вертлявый канцелярист расставил по столикам чернильницы… Из заводской конюшни выехала запряженная парой лошадей кибитка с крытым верхом и остановилась у помоста.

Одетый по-дорожному — в оленьей дохе поверх шубы — главноуправляющий медленно поднялся на возвышение. Неясный многоголосый гул толпы стих.

Агафелов начал речь вопросом: если бы ему, главноуправляющему, взбрело в голову лечь на постель любого из присутствующих здесь рабочих, мог бы хозяин своего одеяла и подушки прогнать его, Агафелова? И тотчас ответил, что, конечно, мог бы, поскольку одеяло и подушка Агафелову не принадлежат. Так и владельцы завода могут прогнать всех живущих на заводской земле, потому что земля и постройки на ней принадлежат им и никому другому. Наследники старого Беляева могут свои заводы продать, закрыть, перенести на новые места. Заводы — их личная собственность, такая же, как вынутый сейчас Агафелова платок, принадлежащий только ему.

— Хочу — и разорву! Ну, кто мне запретит? — спросил Агафелов рабочих и, на самом деле, разорвал платок и отбросил клочки в сторону.

Затем главноуправляющий напомнил, что он такой же наемный служащий, как и все здесь присутствующие. Пункт пятый дает ему большие полномочия, но кто их ему дал, тот может их и отобрать! Он может согласиться на любую прибавку, но ведь контора станет выплачивать ее из средств владельцев, а они согласия на эго могут и не дать!

Толпа глухо заволновалась. Агафелов поднял обе руки и, восстановив тишину, продолжал:

— Но прибавку я все же вам дам!

Все замолкли, лишь в толпе негромко плакал ребенок.

— Уйди с ребенком! — раздраженно крикнул Агафелов, и женщина, как виноватая, торопливо повела ребенка в поселок.

— Владельцы не идут на прибавку, — продолжал главноуправляющий. — Генеральная реконструкция завода съела и прошлогоднюю прибыль, и прибыль этого года, и еще нужны будут деньги… — Начавшийся ропот он заглушил выкриком: — Но возможность десятипроцентной прибавки я все же изыскал. Вы будете получать на десять процентов больше, но придется на один час увеличить работу смены. Будете работать, как работали в начале этого века. Кто получает в месяц двадцать рублей, тот за год получит двадцать четыре рубля дополнительных! Это деньги немалые… За сотню целый домишко можно поставить.

Агафелов торопливо поднял руку, восстанавливая тишину.

— Есть и другой выход. Ледокол пробьет береговой лед. Из Архангельска привезут новых рабочих! С этим, конечно, связано много неудобств, и каждая сторона потеряет на этом… А потому, давайте но-братски…

Никто не заметил, как пилостав Никандрыч что-то шепнул соседу, стоявшему впереди.

— Отмените плату за общежития, — выкрикнул тот, — и арендные!..

— Отмените… Отмените! — загудела толпа.

Старик управляющий от испуга даже рот приоткрыл. Агафелов покосился в его сторону, усмехнулся и вновь поднял руку.

— Последняя уступка — плату за общежитие на этот раз отменяю! Это даст вам в год еще восемнадцать рублей экономии! Да где же вы такие условия еще найдете? Нигде не найдете! Положите соглашение на стол, — сухо приказал он управляющему. — Кто хочет на таких условиях работать, пусть подпишет соглашение. Это будет оправданием перед инспекцией: в соглашении указывается, что рабочие сами предложили такой выход…

— Впишите, что плату за общежитие отменили, — раздались голоса, — а то забудете…

— Пусть кто грамотный, тот впишет, — сходя с помоста, ответил Агафелов, делая вид, что не замечает испуганного выражения на лице управляющего.

— А принять на работу уволенных… А изменить штрафы? — раздались голоса.

— Уволенных принять; по системе штрафов составьте комиссию — двое от конторы и двое выборных от рабочих, — крикнул Агафелов, залезая в кибитку.

Кучер дернул вожжи, и тяжелые сани плавно скользнули на лед реки.

В Сумском Посаде Агафелов остановился в доме сестер-стороверок, у которых постоянно гащивал Александр Иванович. Записочка от Александра Ивановича словно омолодила старух. Чуть не сутки отлеживался и отъедался у них Агафелов после «сорокской кутерьмы».