Беломорье

Дарья не докончила, но Васька понял: некому было идти «по кусочки».

— А где Настюшка? — отрывисто спросил он.

— Как всегда, у Родионовой спасается. Пойди к ней.

Войдя в дом зажиточной старухи Родионовой, Василий успокоил Настю и, обильно нагруженный стряпней, вновь отправился к Егорке.

В келье было тепло. Егорка еще спал. Васька подвинул его к стене и лег рядом.

Уже совсем рассвело, когда он проснулся от удара Во сне Егорка откинул руку на его лицо. «Хорошо, что хоть нос не проломил. Не понять, как Настюшка с этаким зубов не лишилась?» — Василий опасливо ощупал нос и губы. Уснуть больше не удалось. Лежавший на аналое перед божницей узелок со снедью манил так сильно, что Васька не вытерпел и, кусок за куском, проглотил две шаньги. «Вкусно, черти, едят», — вздохнул он, не решаясь снова протянуть руку к узелку. Он нерешительно окликнул спящего, но Егорка даже не пошевельнулся. Спешить было некуда. Ваську страшило предстоящее объяснение с отцом, и мысли, горестные и тревожные, надолго захватили его.

Егорка очнулся лишь к полудню, некоторое время лежал молча, соображая, почему он здесь очутился.

— Выходит, что ты меня от смертушки спас? — хриплым после сна голосом заговорил он.

— Выходит.

— Как ты подоспел?

— В Вирму с Федькой да с Васькой Долгим да с Васькой Меньшим ходил договариваться. На беляевский завод ладим поступать.

— А как старик?

— Воевать будет, пожалуй, кулаки в ход пустит, а все же не закабалюсь! Жизня моя вся впереди! Почитай все сорокские ребята ладят от покрутчины отбиться… А ты чего в Посаде мастерил?

Хотя Васька был надежным товарищем, Егорка все же не захотел рассказывать ему правды.

— До смерти жрать хочется, — и Егорка выплюнул набежавшую слюну. — Пожалуй, сдохнешь от тресковых голов…

— Ваша новая сродственница Лукерья Федоровна Родионова, чтоб вам не сдохнуть, гостинцы прислать изволила. — И Васька комично поклонился, развертывая узелок со снедью.

Чавканье двух жадно жующих ртов лишь изредка перебивалось репликами о райском житье богачей, о горькой доле обоих пирующих, которые по злой воле судьбы обречены были весь век вековать в рибушниках.

— Мой дедко старику Федотову спину гнул, батька — самому Федотову, а мне к Ваньке Губошлепу в кабалу идти… А вот и не выйдет! — Васька с силой стукнул кулаком по лавке. — Зубы мне старик вышибет, а все равно на завод уйду! Там набор объявлен.

— Не пустит тебя старик…

— Ног моих ему не связать. К федотовской снасти я пальцем еще не коснулся. Прибивайся к нам, а? За тобой у Федотова долгов нет? — Васька невольно усмехнулся: — Твой-то батя самовары лудил, а на тоню носа не называл.

Егорка резко отвернулся, он не терпел, когда ему напоминали, что отец его был не помор, а бродячий цыган.

— Пустое говоришь, Васька. — Егорка старался подавить в себе раздражение к сверстнику, только что спасшему ему жизнь и добывшему еды.

— Чего злишься? — добродушно удивился гот.

— А скажи на милость, в чем разница: что покрута, что заводский! Тот же холод, та же грязь. На становище хоть свежей тресковой печени досыта жрешь, а на заводе от черной корки зачахнешь!

— Па заводе жизнь вольнее. Захотел и ушел с него, иди по бел свету счастье ищи…

— Пока ищешь, с голоду одряхлеешь!

— А ты хоть и породнился с Мошевым, но тоже чуть с голоду на дороге не замерз!

Это было горькой правдой, и Егорке нечего было ответить. От сытной еды утомленных и изголодавшихся парней снова стало клонить в сон. Егорка улегся на лавке и почти тотчас заснул. Подвинув его к стенке, Васька улегся рядом и тоже вскоре захрапел.

Проснувшись, Егорка торопливо вскочил на ноги. Морщась и замысловато сквернословя, он стал осторожно ощупывать ноющие мышцы ног.

Сытная пища и сон придали парню силы, и только острая боль в ногах, чрезмерно натруженных за предыдущий день, напоминала, что вчера он прошел больше полусотни верст.

По своим следам, старательно опуская ногу носком вниз, парни выбрались на дорогу. Шли молча. Васька в бессчетный раз мысленно вел разговор с отцом. Егорка обдумывал предложение сверстника уйти на завод, зарабатывать там полтины, век гнуть спину перед мастером, да день-деньской смотреть, как ползет осклизшее от воды бревно в грохочущую раму. Другого хотел Егорка! Он покосился на Ваську, словно опасаясь, что тот узнает его заветные, самой матери не сказываемые, помыслы. Идти вместе пришлось недолго. Со стороны селения кто-то быстро шел им навстречу.

— Вроде как твоя баба? — удивился Васька.

— Вроде как моя, — согласился Егорка, — и в обеих руках несет чего-то.

Действительно, это была Настюшка. Озабоченная, что муж не возвращается, она побежала к нему навстречу, захватив от крестной туес с молоком и теплой праздничной стряпни.

Васька завистливо посмотрел на позабывших о нем молодоженов и, не попрощавшись, быстро зашагал вперед.

К вечеру во всем селении только и было разговора, что о событий в семье Бобровых. В эти же часы медленно сгущавшихся сумерек Васька шагал к Сороке. Кроме вовремя сдернутого с гвоздя полушубка и шапки, у него ничего с собой не было.

Перед управляющим сорокским лесным заводом лежал лист толстой бумаги, на левом углу которого золотом блестел издавна знакомый ему штамп торгового дома братьев Беляевых. Главноуправляющий Агафелов предписывал немедленно добрать недостающее число рабочих «согласно устно данных инструкций». Это значило, что нанимать в рабочие следовало только местных жителей, а не пришлый люд. Таким путем хозяева хотели уберечь завод от «забастовщиков».

Набирать рабочих из числа местных жителей значило прежде всего вербовать их из Корелы. Но оттуда старики не отпускали сыновей, так как заводы пользовались там худой славой. Поневоле приходилось принимать на завод поморскую молодежь. И это сильно озадачивало управляющего. Четверть века прожил он в мире с богачами Поморья, распихал чуть не полдюжины своих дочерей за их сынков и либо прямо, либо косвенно состоял в родстве едва ли не с каждым семейством богатеев. Теперь приходилось принимать на завод бедняцкую поморскую молодежь, которая от рождения предназначалась в покруту этим богачам.

Управляющий снова взглянул на решительный росчерк Агафелова под словами, которыми заканчивалась бумага:

«В последний раз вынужден предупредить вас о личной ответственности за неоднократный срыв предписания и предупреждаю о могущих произойти для вас нежелательных последствиях».

«Видать, на свою беду расхвалил я хозяину мальчишку, — в который раз вздыхал старик. — Подумать только, вот этими руками драл Агафелова за уши, а теперь он, тою и гляди, меня с места сгонит!»

Действительно, судьба Агафелова была необычной Родом с Северной Двины, он подростком, лет двадцать назад, поступил рассыльным к управляющему сорокским заводом Тот как-то расхвалил смышленого паренька заводчику Беляеву, начавшему свою карьеру приказчиком и заканчивавшему жизнь миллионером. У Беляева было трое сыновей, самим отцом прозванных дурнями. Не на кого было оставить громадное состояние! И он взял подростка к себе в Петербург, отправил его в коммерческое училище, а затем послал в Лондон изучать лесное дело. Прошло несколько лет, и у совсем одряхлевшего Беляева оказался энергичный управляющий. Агафелов женился на дочери волжского миллионера, взяв в приданое большой пароход и несколько предприятий тестя.

После смерти Беляева Агафелов сделался главноуправляющим фирмы «Беляев с сыновьями». Получать жалованье стало для него унизительным, и он предложил братьям Беляевым произвести реконструкцию их заводов, а разницу увеличенного дохода делить пополам — половину суммы им, а половину — себе.

«Не сам ли я на свою беду расхвалил мальчугана хозяину? — сокрушался старик управляющий. — Теперь, того и гляди, даст он мне пинка, и вылечу я под забор…»

Вдруг раздался осторожный стук, дверь приоткрылась, и кто-то баском спросил: