Беломорье

— Можно к вам?

Подталкивая друг друга, с шапками в руках в контору вошло несколько оробелых парней. Среди них был и Васька Бобров. Стыдясь полученного «родительского благословения» — огромною синяка под глазом, он старательно прятался за стоящих впереди товарищей.

Разговор был недолгий. Всех парней управляющий принял на работу.

На следующий день на завод пришли два наиболее почитаемых в волости богатея и посоветовали управляющему вернуть парней в село. На этот раз старик отказал — не хотелось ему кончать дни под забором.

Убедившись, что напуганного предписанием старика к рукам не прибрать, хозяева обратились к заводскому начальству пониже. С теми договориться оказалось легче.

Вначале вновь принятых парней раскидали кого куда. Но это не помогло, новичков взяли под защиту старые рабочие, помогая им освоить несложную технику. Тогда начались «дела» — за один день почти одновременно вышли из строя три пилорамы. В трех бревнах оказались вбитыми по самую шляпку барочные гвозди, а смена пил в раме требовала немалого времени, и простой сказывался как на количестве выработанной продукции, так и на заработке рабочих. Кроме того, за поломку пил рабочие платили штраф.

Вечером к управляющему пришел пилостав Иван Никандрович, старичок в круглых очках и с бородой клинышком. Приехав более четверти века назад на завод, он пользовался авторитетом у рабочих и уважением служащих. О чем говорил пилостав с управляющим, было неизвестно, но на следующий день вновь принятых парней направили на биржу укладывать доски. Трудно злому человеку навредить тем, кто складывает душистые доски в ровные ряды штабелей.

Глава вторая

На восточном побережье Беломорья, после братьев Ремягиных и кемского Антонова, Александр Иванович считался самым богатым скупщиком. Изворотливостью, хваткостью и бережливостью Александр Иванович удесятерил небольшое отцовское наследство. К деньгам, как говорят, идут деньги, и вскоре он стал известен всему Беломорью. Свои дела он вел осторожно, не зарываясь, умел ладить с конкурентами.

Хозяева тщетно старались выведать тайну его удачливости в скупке и перепродаже. Он как будто ничего от них и не таил, но все же заслужил репутацию «хитрющего» — никто не мог разгадать его сноровки в торговых делах. Александр Иванович сумел стать своим человеком на севере и занимал почетное место за столом даже таких архангельских богачей, как Мерзлютин или Монаков. Кроме того, хозяева знали, что он дружок не только архангельским миллионерам, но и самому губернатору, который почитался ими за наместника царя. Поэтому хозяева считали зазорным для себя идти к Сатинину по-обычному, в рубахе и жилете, когда там находился такой именитый человек. Приходилось надевать добытую из сундука праздничную одежду из дорогого заграничного материала, навек изуродованную бродячим портным. С приходом гостей к Сатинину верхние его горницы заполнялись странным запахом, напоминающим аромат фиалки — так пахли привозимые из Норвегии какие-то травы, применявшиеся в Поморье вместо нафталина.

Стриженые под горшок мелкие скупщики вначале косились на аккуратно расчесанную бородку Александра Ивановича, накрахмаленные манжеты, воротничок с нарядным галстуком, на модный покрой пиджака. Им удалось отучить его от курения при них, и в беседе со староверами он очень охотно объяснял это своим глубоким уважением к их «строгому чину жизни».

В доме у Сатинина хозяевам приходилось держать себя по-иному, чем у себя или на развеселой Маргаритинской ярмарке в Архангельске. Федор Кузьмич признавал в своем доме лишь две темы для разговора: о делах, если они давали ему прибыль или спасали от убытков, и о чем-нибудь божественном, на что он не жалел денег.

Следуя местным правилам приличия, собравшиеся принялись за молчаливый обряд чаепития. Закуска была обильна и многообразна — кладовые Сатинина всегда славились запасами. На столе красовались даже заграничные вина, контрабандой вывезенные из Норвегии. Сам Федор Кузьмич всю жизнь капли не брал в рот, но, уважая гостей, всегда ставил на стол напитки.

Гостям было понятно, что их собрали по какому-то торговому делу. Предстояло обсудить что-то имеющее непосредственное отношение к их прибылям и убыткам. Это, конечно, волновало хозяев, но они не решались начать делового обсуждения и ждали, когда заговорит сам Александр Иванович.

Прошло не менее двух мучительных часов. Местные богатеи начали сердито коситься на приезжего, но тот приветливо улыбался, сверкая золотыми зубами, словно не замечая настороженности на озабоченных лицах собравшихся. В тишине то и дело раздавался дребезжащий голос хозяина, напоминавший по очереди каждому гостю, что его ждет медок и пряничек, вареньице, винцо и прочая снедь, которую Сатинин называл всегда ласкательно.

Когда собравшиеся, притомясь в ожидании беседы, явно пообмякли, Александр Иванович начал разговор.

— Неналаженность у нас, господа промышленники, чисто азиатская, — ласково поблескивая карими с поволокой глазами и прикладывая белоснежный платок к влажному лбу, заговорил наконец о деле скупщик, — ведь мы словно друг под друга подкапываемся, друг друга готовы в разорение ввести! Попадем в Архангельск — и кто во что горазд: один продает сельдянку за целковый, а другой тут же и на восьмигривенный льстится, а там, смотришь, сельдянку за полтину отдают… Убытки-то какие! Подумать страшно! Что ж получается? Оптовики и фирмы вначале жмутся, не берут, ждут, пока цена спадет, а мы, заготовители, от страха дуреем и рады хоть свою копейку назад вернуть, и за то спасибо говорим! А ведь жить-то надо? А капитал свой проешь, так новый не всегда добудешь! Разор так и висит над головой!

Тихо было в комнате. Слышались лишь сопение да сочувственные вздохи гостей.

— Вот какое положение, господа промышленники, — после некоторого молчания вновь заговорил Александр Иванович, — бороться с этим злом надо. По-европейски жить надо! Сколько там миллионеров, и все благодаря умелой хватке… А у нас десяток-другой тысчонок уже за великий капитал идет! Мелко плаваем, тесним друг друга да себя же этим и душим!

Хмурились скупщики. Жить хотелось по-дедовски, а приезжий уму учит и, пожалуй, правду говорит.

— Не подскажете ли вы, хозяева, как же нашей общей беде помочь? — вдруг задал вопрос Александр Иванович и, насмешливо щурясь, стал бережно наливать из замысловатого кувшинчика маслянистую струйку в грубую водочную рюмку.

— Не придумать, милостивец! — за всех ответил Сатинин. — Отцы нам завещали жить, как деды живали, а вон какие времена настают. Что делать — ума не приложим!

Александра Ивановича очень тянуло закурить, но он сдержался. Часть собравшихся была из староверов, а те «табачников» не любили.

— Вот что, — продолжал он, — надо созвать съезд промышленников, да так сделать, чтобы всем нам, как на кулачном бою, дружной стенкой держаться! Тут-то и запрыгают фирмы и рыботорговцы! Им, а не нам, придется уступки делать. Без товара им не жить, а товары-то они из наших рук получают.

— Надо, надо… обязательно надо! — оживился Федотов. — А то мы, сироты, всем рискуем — и капиталом, и здоровьем, и на Мурмане жизнюшку окияну-морю доверяем. А фирмачи проклятущие в городах живут, на наших слезах радость себе строят… Надо, надо съезд этот созвать, Лександр Иваныч… Как, земляки?

Каждый из присутствующих считал себя обиженным фирмами. Когда наиболее говорливые хозяева поведали друг другу всем им давно известные обиды, Александр Иванович опять заговорил:

— Возьмите пример с меня. Начал я с грошей, а теперь, благодарение богу, на оборотные средства не жалуюсь. Хватает! Почему? По-коммерчески дело повел. Так и всем надо, а то заявятся два-три сильненьких, а вам, хозяевам, останется на мели сидеть и капиталы свои проедать! А проешь, так что дальше? С сумой идти побираться, что ли?

Долго говорил Александр Иванович, то запугивая хозяев, то соболезнуя им и наводя на них страх учеными словами. Много керосина выгорело в сорокалинейной молнии, немало вина и пузатых чашек душистого чая опорожнили собравшиеся, пока в конце концов их дрожащие руки не поставили вкривь и вкось подписи на ходатайстве о созыве съезда рыбопромышленников.