Архипелаг

Чистые, накормленные, они снова собираются в кокпите. Ветер попутный, море спокойное. Черный нос Сюзи блестит, она жадно вдыхает соленый воздух, а Оушен взирает на горизонт сквозь очки с благоволением все на свете повидавшего мага.

* * *

Утро проходит тихо и спокойно. Ветер стих, он расправляет рифы на гроте — хорошо бы штиль не наступил — негоже хлопать парусами на открытой воде. Снова приплыла небольшая стайка дельфинов — они играют в догонялки у носа яхты, подныривают с одной стороны, высовывают головы с другой, кружат вокруг, смеются. От их вида Оушен замирает как при встрече с Девой Марией. Он и сам готов часами наблюдать за дельфинами — эти создания излучают умиротворение, придают уверенности, будто обещают, что все будет хорошо. Линии их гибких тел, их гладкая кожа напоминают тела юных обнаженных дев.

Он бросает за борт ведро на веревке, ждет, когда оно наполнится водой. Даже этот простой жест сопряжен с риском — он ведь мог поскользнуться и отправиться в море вслед за ведром. Но он не падает, его тело само регулирует равновесие, само знает, как вести себя на палубе. Он здоров и тяжел, как бык, хотя внутри уже вернулся в шкуру молодого человека, много раз управлявшего «Романи» в одиночку.

Вымыв с помощью Оушен в кокпите посуду в ведре, Гэвин заполняет судовой журнал, аккуратно внося ряды чисел, чтобы отметить продвижение яхты. В колонке «замечания» записывает отрывок стихотворения, который вертится в голове:

Так лучше уж не верить ни во что,

Кроме нас самих, чтобы на помощь

Явились нам чудесные создания.[4]

Вот так и он ни в чем не уверен сейчас. И ему хочется, чтобы кто-то указал путь. Чтобы кто-то помог… Он смог уйти в единственное известное ему место силы — в море, но навечно поселиться здесь невозможно. Вчера они проходили мимо острова Ла-Бланкилья, пучка зеленой растительности на фоне черных вод. Сегодня утром море совершенно гладкое, хотя вдали он замечает падающие из низких серых туч рваные полосы дождя. Ох, только дождя им и не хватало! Слава богу, GPS работает нормально. Оушен и собака больше не страдают от морской болезни, правда, и тут ситуация может поменяться в любую минуту.

Они идут к архипелагу Лос-Рокес, о котором он практически ничего не знал раньше. Эти скальные острова уже близко, а в душе царят спокойствие и мир: ведь в море нет ни офиса, ни розового дома, только рыбы с серебряными крыльями, чудесные, волшебные существа.

Но после обеда в небе собираются тучи, и вскоре маленькая лодка снова барахтается в мокрой пелене. Ветер крепчает, холодный дождь барабанит по палубе. Оушен смотрит вверх, но не реагирует, и он бежит в салон за непромокаемой одеждой, упаковывает ее в куртку, пристегивает к лееру.

Море покрылось неприятной рябью, хотя — слава богу! — пока на нем нет таких сумасшедших волн, как около Уст Дракона. Он берет риф на гроте, дождь уже окружил их со всех сторон, вода посерела. Ветер попутный, восемнадцать-двадцать узлов, и «Романи» энергично двигается вперед. Собака залегла в кокпите, спасаясь от непогоды, а у Оушен начинается привычная истерика. Синий капюшон куртки падает ей на глаза, она горько рыдает, но Гэвин спокойно взирает на дочь, давая ей прокричаться: ее крики больше не рвут его сердце на части. Яхта быстро и уверенно идет вперед, ей помогают и ветер, и море, которое спокойно дышит, мерно качаясь то вверх, то вниз. Дождь хлещет их по головам.

Сейчас самое время поплакать.

— Мамочка, где ты?! — рыдает Оушен. — Я хочу к тебе, мамочка!

А он остается спокойным, почему-то зная, что с девочкой все будет хорошо и что сейчас они двигаются как раз навстречу жене, а не прочь от нее. Мысленным взором он четко видит их троих в будущем. И он дает Оушен опустошить легкие и облегчить сердце.

— Слушай, ду-ду, — говорит он спокойно, — мы обязательно найдем маму. Не бойся, дочка, это обычный шквал налетел, до урагана далеко.

Но она не слышит его, рыдает так, что изо рта бегут слюни. Надо же, девчонка целый год прожила без матери, а все не может успокоиться!

«Романи» в море остойчива, как боевой корабль, крепка, как сталь. Она раздвигает носом волны и все же реагирует на малейшие колебания ветра, машет парусом как крылом. Кто так удачно сконструировал эту лодку? Наверняка старый моряк с огромным опытом морской жизни за плечами. И теперь старая мудрая яхта гарцует на волнах, переваливаясь с гребня на гребень грациозно и уверенно. Она играет с морем по собственным правилам.

Один шквал налетает и уносится прочь, минутное затишье — и на них обрушивается новый. Но вот и он улетел, море вновь успокоилось, появившееся из-за туч солнце быстро высушило мокрую одежду. Гэвин надевает шляпу — в ней он чувствует себя прямо как в тени пальмового дерева. Он улыбается, глядя на Оушен, — дочка заснула в кокпите, щечки раскраснелись от плача. Он прикрывает ей лицо от солнца, а Сюзи забирается на скамейку рядом с девочкой, и они дремлют вместе под тенью грота.

— Что же, — говорит он морю, — я рад, что тебе снова хорошо.

Море сейчас — голубая пустыня, ветер почти совсем стих. Вот это внушает опасения. Гладкое море обещает мертвый штиль. GPS показывает, что они приближаются к острову Орчила, известному своим розовым песком; он находится под протекторатом Венесуэлы.

На острове расположена военная база, которую имеют право посещать только сеньор Чавес и небольшая группа высокопоставленных военных. А он и так уже нарушил пограничный контроль: не зарегистрировавшись, сбежал с Маргариты. Наверное, многие проходящие транзитом моряки нарушают правила. Уж на Гренадинах тринидадские суда точно не заморачиваются с таможней, просто переплывают с одного острова на другой. Да и фиг с ней, с регистрацией, думает он, не будем заходить на Орчилу, пройдем мимо.

С левой стороны по носу появляется танкер, идет им навстречу. Крачка пикирует за рыбой. У правого борта он замечает большой пакет. Тот завернут в белый полиэтилен, крепко перевязан бечевкой и плещется на поверхности, зацепившись за крону дрейфующего мимо дерева. Пакет подплывает ближе — он выглядит довольно подозрительно, так, будто в нем спрятан кокаин. А что, если там действительно кокаин? Кто-нибудь мог уронить его в воду с одной из пирог… Это настолько противозаконно, что Гэвин даже усмехается при мысли, что пакет можно достать, ведь грамм кокаина стоит около двухсот долларов США. Гэвин внимательно смотрит на дерево, отталкивает палкой ветки, чтобы они случайно не зацепились за руль.

Пакет уже совсем близко — до него можно дотянуться рукой.

Вдруг он вскакивает, хватает лодочный багор, зацепляет пакет, дергает — тот съезжает с кроны вместе с несколькими ветками. Гэвин тащит его вверх, отмахивается от веток, швыряет на палубу.

— Господи Иисусе! — шепчет он.

Разбуженная шумом Оушен протирает глаза, смотрит на пакет с интересом.

— Папа, что это?

Сюзи лает.

— Не знаю, — отвечает он.

Пакет пухлый, будто в нем одежда.

Сюзи издает носом свистящий звук.

В кают-компании Гэвин находит швейцарский нож, раскрывает самое крепкое лезвие.

— Давай-ка посмотрим, что там, — говорит он Оушен, разрезая веревки, и делает прорезь в наружном пакете.

Под верхним слоем — еще одна оболочка, из более тонкого черного пластика. Он нетерпеливо режет и ее и обнаруживает что-то, завернутое в сырую газету. Еще один разрез — и они видят серебряную фольгу. Гэвин ковыряет фольгу острием ножа, делает дырку — оттуда высыпается белый порошок. Ахххх, неужели…

— Боже мой, — шепчет он.

Сердце тяжело ударяется в ребра.

— Папа, что это такое?

— Белая пудра, детка. Как у мамы. Тальк.

— Так много талька?

— Да.

— И тальк плавал в море?

Он один только раз нюхнул кокаину, еще будучи студентом, в Канаде. Это было на вечеринке — соседи по комнате провели снежные «дорожки» на кухонном столе, спросили, не хочет ли он попробовать. Он вдохнул белый порошок через свернутую десятидолларовую купюру, а через пару минут уже оживленно жестикулировал и болтал — вкручивал что-то белокурой девушке, которая тоже была под кайфом. Член его съежился, кислотный вкус растекался по глотке. Это было двадцать пять лет назад.